Очерки по истории церкви

На беду, сами пресвитеры, законные руководители церковного общества, не всегда оказывались на высоте положения. Так, в Филиппах пресвитера Валента пришлось лишить сана за любостяжание[126] — по-видимому, за присвоение денег, предназначенных Церковью для бедных. Появились и диаконы, которые, по словам «Пастыря» Ерма, «худо проходили служение, расхищая блага вдов и сирот, сами наживаясь от своего служения» (Подобие девятое). Если таковы были даже некоторые из числа руководителей христианских, то что было ожидать от простых верующих? Неудивительно, что, по словам живших в то время, значительная часть христиан «отупела в вере», «не стала ходить по правилам заповедей Божиих» одни стали «дерзки, мало учатся, самодовольны, желают казаться всезнающими, но ничего не знают»; другие, из числа богатых, «с трудом вступают в общение с рабами Божиими, опасаясь, чтобы у них не попросили чего-либо»; третьи «из желания прибытка обольщали людей и учили по похотям грешников» и т. д.[127] Такие люди под видом апостолов и пророков усердно обходили христианские общины, странствуя из города в город («Διδαχή» 11). Хорошо еще, если они вводили только в обман и в убыток христиан, но они часто делались распространителями всяких ложных учений и в погоне за учениками вносили разложение в дотоле единомысленные общины («Διδαχή», 11).

Так что уже начиная с первой половины II в. язычники (Цельс, который, по словам Оригена, жил и наблюдал христиан в царствование Адриана, 117–134 гг., и позднее) не без язвительности, но, конечно, преувеличивая, замечали: «После того как (христиане) распространились во множестве, среди них появились снова отдельные партии и секты — каждый желал найти себе собственных последователей; они снова отделяются от большинства (как раньше христиане от евреев. — С. М.) и затем осуждают друг друга, так что, можно сказать, уже не имеют между собою ничего общего, кроме только имени»[128]. И это в то время, когда языческое общество начало присматриваться к новому учению и повело с ним борьбу, а христиане призывались спасать и обновлять объятый грехом мир.

Наоборот, само язычество ко II в. как-то подтянулось. Языческая государственность переживала период какого-то оздоровления. Один за другим, начиная с Траяна и кончая Марком Аврелием, у кормила правления становились выдающиеся люди, просвещенные, образцовые государи, охранители лучших римских традиций, заботящиеся о благе государства. Они все единодушно, вместе со всем просвещенным языческим обществом, с презрением и подозрительностью смотрели на «упорное суеверие» преимущественно «темных людей», на веру, которая больше всего привлекала разный мелкий люд — ткачей, шерстобитов, портных, а также женщин — всякий «темный» народ, способный верить, но не способный мыслить. Где тут, казалось, христианству поколебать весь этот прочный и уверенный в себе языческий мир? Как было даже устоять в борьбе? Казалось, несколько крепких ударов мощного Римского государства и несколько снисходительности к отпадающим, и должно рассыпаться все это «плохо организованное» и «непросвещенное» движение «восточного суеверия». Так думал, например, умный Плиний Младший, правитель Вифинии.

Однако, после ста лет узаконенного преследования, Тертуллиан, обращаясь к язычникам, мог писать: «Везде горько жалуются, что люди всякого возраста, пола, звания во множестве стекаются, чтобы вступить в их общество. Неужели же не приходит вам на мысль, что в религии нашей должно заключаться какое-нибудь сокровенное благо?» — и сокровенная сила, прибавим мы, несмотря на слабость христиан.

Прошло еще сто лет. Отдельные преследования христиан превратились во всеобщие и повсеместные гонения. Христианство окончательно восторжествовало. У Господа оказались свои пути борьбы, спасения и обновления Церкви и человечества. Пути дотоле человечеству неизвестные.

Невольно возникает вопрос: нет ли какой сокровенной связи между преследованием и торжеством христианства?