3.1. Аксиоматически принимаемые положения о <1> словообразовательной (формальной) и <2> семантической вторичности русских наречий как регулярных адъективных производных. Однако первое недоказуемо и должно быть заменено более мягким тезисом о кодеривации как основном типе словообразовательных отношений между наречием и прилагательным. Второе же плохо согласуется с языковой реальностью, так как – за исключением случаев действительной обстоятельственной транспозиции прилагательных в высказываниях типа
3.2. Аксиоматически же принимаемое положение об аграмматичности русских наречий как о феномене, находящемся в естественной и не нуждающейся в доказательствах связи с их «аморфностью». Но «аморфность» наречий не может быть признана свидетельством их аграмматичности, поскольку наряду с грамматикой форм словоизменения существует множество других «грамматик», которые – вплоть до грамматики средств акцентно-интонационного выделения – наречия могут поставить себе на службу. Аграмматичность же наречий, поскольку никто и никогда не показал их безразличия к образующим открытое множество грамматическим признакам их микро– и макроконтекстов, – есть миф, обязанный своим возникновением формоцентризму традиционного учения о частях речи, сложившегося еще в «дотекстовую» эпоху. Этот миф должен быть развеян. Учение о наречии нуждается в смене всей научной парадигмы – с изменением предмета, базы, направления и методов исследования.
4.0. Центром такого исследования должна стать грамматическая семантика наречий. Формулируя эту задачу, мы исходим из того, что наречия обладают значительным и имеющим потенции дальнейшего расширения и развития репертуаром скрытых грамматических значений, скрытых категориальных грамматических признаков, образующих их собственную, но только скрытую грамматику, которая является такой же реальностью, какой мы считаем невидимую часть светового спектра.
5.0. Как и все скрытые категории, категориальные признаки наречий выявляют себя через различные сочетаемостные, конструктивные, позиционные и иные ограничения, которые накладываются на употребление наречного слова и составляют сущность стихийно сложившихся, но не получивших кодификации, узуальных норм, действующих в адвербиальной сфере. Но поскольку такие ограничения не даны нам в прямом наблюдении, то их поиски – до тех пор, пока стоящие за ними признаки в основной своей массе остаются неизвестными, – неизбежно подчинены сказочному принципу «пой-ди туда, не знаю куда…» и не могут осуществляться сколько-нибудь целенаправленно. Поэтому, а также вследствие необходимости одновременного учета неопределенного множества взаимодействующих факторов, что невозможно без предварительного накопления для каждого наречия значительного корпуса текстовых данных, они трудоемки, но мало перспективны и обещают лишь случайные открытия и находки. Эта ситуация, сущность которой состоит в том, что «явленное» нам в речи мы, «имея очи, не видим и, имея уши, не слышим и не понимаем», объясняется (как и аналогичная ситуация в сфере культуры) нашим замкнутым нахождением внутри традиции и отсутствием дистанции между наблюдателем и объектом наблюдения. Задача, следовательно, заключается в том, чтобы трудно реализуемое «можно видеть» преобразовать в гарантированное «нельзя не увидеть», а для этого, как подсказывает семантика наречия
2) Вывести наблюдателя за пределы системы, изменив тем самым его позицию и точку зрения (диахроническая статика).