Очерки по социологии культуры

Чем шире охват тем или иным коммуникативным средством, тем жестче набор передаваемых им смыслов, но тем они настоятельней, императивней; у´же, соответственно, и репертуар каналов вещания данным способом. Чем индивидуальней, напротив, пользование данным источником, тем богаче набор передаваемых по нему сообщений и тем насыщеннее соответственный уровень культурной памяти, тем она развитей и сложнее, тем, наконец, обобщенней и отвлеченней (идеальней) передаваемая информация. Полюс широты — газеты, полюс разнообразия — книги; ритм воспроизводства и обновления газетного образа мира — дни (недели), журнала — месяцы, книги — годы (поколения). Для полного цикла признания книги (автора) у нас и требуется срок активной жизни одного поколения — пятнадцать — двадцать лет. Радио- и телеинформация по широте охвата сопоставима с газетной, выигрывая, пожалуй, лишь по двум значимым характеристикам — оперативности (одновременности с событием) и наглядности (настоятельности и общепонятности, непосредственности содержания).

Итак, через динамику взаимоотношений между коммуникативными средствами (установление доминанты), с одной стороны, и их аудиториями (признание социальной эффективности), с другой, можно увидеть процессы формирования, ускорения и распада общественных групп, социальных институтов, культурных систем, прослеживая темпы и траектории распространения и усвоения тех или иных смысловых образцов, селекции и обобщения традиций. Это, собственно, целый проект социологии, понятой как социология культуры. Попытаемся увязать лишь несколько линий развития нашего общества и одновременно его книжной (печатной) культуры в некую достаточно наглядную и схватываемую мыслью картину.

От динамичного общества к управляемой массе

В принципе можно установить некое идеальное соотношение количества газетных, журнальных и книжных названий, которым характеризуется нормальная развитая издательская система — обеспечивается динамика общественных инициатив и глубина культурных традиций, структура и объем памяти. Наименьшим разнообразием (и наибольшим тиражом) отличаются газеты, в несколько раз шире — журналы, на порядок выше число издаваемых книг. Так, до революции у нас в стране ежегодно выходило в среднем около 800 газет, 1500 журналов и 26 000 книг (соотношение 1: 2: 33). В середине 80-х это соотношение приняло вид 1: 6: 55. Иначе говоря, втрое увеличилось разнообразие предлагаемых книг, осталось на месте предложение журналов и более чем вдесятеро выросло число книг. (На Западе, скажем в ФРГ, пропорции близки к нашим дореволюционным; видимо, такое соотношение индивидуального, группового и массового оптимально для сбалансированного и динамично развивающегося общества.) Если к этому прибавить, что опережающим в книгоиздательстве было отнюдь не увеличение количества названий, а рост объемов книги и ее тиражей, то вывод напрашивается однозначный: работа огосударствленной системы книгоиздания, сосредоточенной на приобщении к сложившемуся набору образцов, по смыслу своему — консервативна. Групповое разнообразие общества последовательно подавляется, вытесняясь ведомственным дроблением. Газеты же задают общее единство мнений как через одновременные тиражи, так и с помощью единообразной и всеобщей программы, диктуемой десяткам и сотням изданий — краевым, областным, районным и так далее — из центра и спечатываемой с исходной матрицы (скажем, «Правды», тассовского пакета).

Иного трудно было бы ждать. Внешнее содержание социального процесса, определившего жизнь трех последних поколений нашего общества, ограничивалось форсированным и неотменимым приобщением всех к исполнению централизованного проекта, сулившего повальное изобилие и незакатное счастье. Этот проект служил единственным источником легитимации складывающейся системы властей и привилегий, с одной стороны, и повседневных лишений и немого приспособления — с другой. Регулирование этого процесса, управление его потоками, фиксирование темпов и порядка действий, обеспечение воспроизводства необходимых ресурсов контингента, его мотивационных запасов велись усилиями разрастающейся административной системы, опиравшейся на директивное планирование и централизованное распределение, с одной стороны, и массированную индоктринацию — с другой. Само существование любого из звеньев всей системы («позволение жить») гарантировалось только ее властным центром; поэтому лояльность индивида по отношению к малому коллективу выступала механизмом контроля за индивидом, обеспечивая этим и сохранность самого коллектива: он был и узлом в системе производства и накопления ресурсов всего целого, и звеном в цепи обработки «человеческого материала».