Очерки по теории сексуальности

Я: «Значит, ты считаешь себя их мамой?»

Ганс: «Я и есть мама».

Я: «А что ты делаешь со своими детками?»

Ганс: «Кладу их спать к себе, мальчиков и девочек».

Я: «Каждый день?»

Ганс: «Конечно».

Я: «Ты разговариваешь с ними?»

Ганс: «Когда не все помещаются в постель, я кладу часть на диван, а других в детскую коляску. Если кто остается, я отношу их на чердак и кладу в ящик; а кто не поместился, тот ложится в другой ящик».

Я: «Значит, ящики были в Гмундене на чердаке?»

Ганс: «Да».

Я: «Когда у тебя появились дети, Ханна уже родилась?»

Ганс: «Да, уже давно».

Я: «По-твоему, откуда взялись эти детки?»

Ганс: «Ну, от меня»[182].

Я: «Но тогда ты еще не знал, что дети рождаются от взрослых».

Ганс: «Я думал, что их приносит аист». (Очевидная ложь и увертка[183].)

Я: «Вчера ты брал в постель Грету, но ты ведь знаешь, что мальчик не может иметь детей».

Ганс: «Ну да, знаю, но все-таки в другое».

Я: «Откуда вообще взялось имя Лоди? Ни одну настоящую девочку так не зовут. Может, она – Лотти?»

Ганс: «Нет, Лоди. Я не знаю откуда, но имя-то красивое».

Я (шутливо): «Может, ее полное имя – Шоколоди?»

Ганс (сейчас же): «Нет, Сервелоди[184], я так люблю сосиски, сервелат и салями».

Я: «Послушай, а твоя Сервелоди не похожа на ка-ка?»

Ганс: «Да, похожа».

Я: «Как выглядит ка-ка?»

Ганс: «Они черные. Вот такие». (Показывает на мои брови и усы.)

Я: «А еще какие? Круглые, как Сервелоди?»

Ганс: «Да».

Я: «Когда ты сидишь на горшке и из тебя выходят «ка-ка», ты думаешь, что у тебя рождается ребенок?»

Ганс (со смехом): «Да, на улице и дома».

Я: «Вспомни ту историю с конкой и падением лошади. Повозка схожа с «аистиным» ящиком, верно? А когда черная лошадь упала, то смотрелось как…»

Ганс (перебивает): «Как когда появляются дети».

Я: «А о чем ты думал, когда она начала шуметь ногами?»

Ганс: «Ну, когда я не хочу садиться на горшок, когда хочу играть, я топаю ногами вот так». (Тут же топает.)

Вот почему он так сильно интересовался, хотят или не хотят взрослые заводить детей.

Ганс сегодня весь день играл в багажные ящики, то заполняя их, то разгружая, он хочет игрушечную повозку с такими ящиками. Во дворе таможни его больше всего интересуют погрузка и разгрузка. Он и пугался сильнее всего в те мгновения, когда груженая повозка отъезжала. «Лошадки упадут»[185]. О воротах таможни он говорил как о «дырках» (первая, вторая, третья и т. д. дырка), а теперь говорит о «задней дырке» (anus).

Страх почти совершенно прошел. Ганс старается оставаться вблизи дома, чтобы тут же ускользнуть обратно, если что-то его напугает. Но он больше не вбегает в дом и все время остается на улице. Его болезнь, как известно, началась с того, что он в слезах вернулся с прогулки, а когда его повторно отправили гулять, дошел только до станции Гауптцолламт, от которой виден наш дом. При родах жены его, конечно, удалили, и его нынешнее беспокойство, мешающее отдаляться от дома, отражает тогдашнюю тоску по матери».

* * *

«Тридцатое апреля. Ганс снова играет со своими воображаемыми детками, и я спросил его: «Выходит, твои детки еще живы? Ведь ты знаешь, что у мальчиков не бывает детей».