Очерки по теории сексуальности

Впрочем, терапевтический успех не являлся первостепенной целью; мы стремились, скорее, привести пациента в состояние, когда он начал бы осознанно воспринимать свои бессознательные побуждения. Этого мы добивались, отталкиваясь от намеков в его словах, посредством наших методик толкования и тем самым как бы передавали ему нужный бессознательный комплекс. Было определенное сходство между тем, что он услышал, и тем, что он искал (последнее само по себе, несмотря на все сопротивление, прорывалось в сознание); это сходство позволило ему разобраться в бессознательном материале. Врач на шаг впереди пациента в своих познаниях, а пациент идет своим путем до тех пор, пока они в каком-то месте. Новички в психоанализе обыкновенно склонны соединять эти два момента и считать, что мгновение, когда им становятся известными бессознательные комплексы пациента, есть одновременно мгновение осознания для пациента. Они ожидают слишком многого, полагая, будто способны вылечить больного только сообщением ему этих сведений: ведь пациент не в состоянии распорядиться полученными сведениями, он может лишь отыскать конкретный бессознательный комплекс в общем массиве бессознательного. Первого успеха такого рода мы достигли и в случае Ганса. Частично преодолев свой кастрационный комплекс, он получил возможность раскрыть свои желания по отношению к матери – пусть все еще в искаженной форме, в виде фантазии о двух жирафах, из которых один напрасно сердится, пока сам Ганс овладевает другим. Это овладевание он изображает словами «сел сверху». В данной фантазии отец опознает воспроизведение сцены, которая по утрам разыгрывалась в спальне между родителями и мальчиком, и спешит освободить желание Ганса от всех искажений. Два жирафа – это отец и мать Ганса. Сама фантазия с этими животными достаточно убедительно объясняется недавним посещением парка в Шенбрунне и давнишним рисунком жирафа, который отец сохранил, а также, быть может, вследствие бессознательного уподобления пенису длинной и неподвижной шеи жирафа[207]. Можно отметить здесь, что жираф, животное крупное и любопытное по размерам своей «пиписьки», мог бы стать конкурентом лошади в ее устрашающей роли; то обстоятельство, что отец и мать выведены жирафами, дает нам новый намек, указание из области толкования образов лошадей, вызывающих страх.

Сразу после истории о жирафах Ганс делится двумя меньшими фантазиями – о том, как он проник в запретное пространство в Шенбрунне и как разбил стекло вагона на городском вокзале. В обоих случаях подчеркивается необходимость наказания за такой поступок, однако оба раза отец мальчика не улавливает значения этих фантазий, так что откровенность не приносит Гансу ни малейшей пользы. Зато в ходе анализа вновь возникает образ, до сих пор не получивший раскрытия; подобно неупокоенному духу, он не способен обрести пристанище, пока загадка не разгадана, а чары не разрушены.

Понять эти две «преступные» фантазии не составляет никакого труда. Они связаны с тайным желанием Ганса овладеть матерью. В разум мальчика как будто пробивается неясное представление о том, что следовало бы сделать с матерью, дабы подтвердить делом факт обладания. Этой ускользающей грезе он подбирает соответствующие образные картины, для которых общим является насильственное и запретное действие, а содержание которых удивительно хорошо подходит под скрытую истину. Мы можем теперь утверждать, что перед нами символическое представление коитуса, и очень важно, что отца мальчик воображает как непосредственного участника происходящего: «Я бы хотел сделать с мамой что-то запретное, не знаю, что именно, но знаю, что ты это тоже делаешь».

Фантазия о жирафах усилила во мне убеждение, зревшее с рассказа маленького Ганса о лошади, которая «придет в комнату», и я счел полезным именно тогда сообщить мальчику, что он боится отца, поскольку питает к нему ревнивые и враждебные чувства (это было существенно для прояснения бессознательных побуждений). Своим сообщением я отчасти истолковал страх перед лошадьми: мол, лошадь – это его отец, которого он небезосновательно пугается. Подробности вроде боязни чего-то черного вокруг рта и у глаз (усы и очки, признаки взрослого человека) казались мне прямым переносом страха с отца на лошадей.

Подобным разъяснением я сломил наиболее крепкое сопротивление Ганса, устранил главную преграду на пути к осознанию бессознательных мыслей, а его отец сам исполнял роль врача. Худшее в болезни осталось позади, материал для анализа начал поступать в изобилии, маленький пациент мужественно делился с нами подробностями своей фобии и вскоре стал анализировать самостоятельно[208].