Очерки преступного мира

Никакая заграница не прельщает умудренных опытом блатарей, те воры, которые побывали там в войну, не хвалят заграницу, особенно Германию - из-за чрезвычайных строгостей наказания за кражи и убийства. Немного легче дышать ворью во Франции, но и там перековочные теории не имеют успеха и ворам приходится туго. Относительно благоприятными блатарям кажутся наши условия, где так много далеко идущего доверия и неистребимых многократных "перековок".

К числу "творимых легенд" блатного мира относится и похвальба блатарей утверждение, что "хороший урка" избегает тюрьмы, проклинает ее. Что тюрьма лишь печальная неизбежность профессии вора. Это - тоже кокетство, рисовка. Это - лживо, как все, что исходит из уст блатного.

Скокарь Юзик (то есть поляк) Загорский, жеманясь и ломаясь, хвастливо говорил, что провел в тюрьме лишь восемь лет из двадцати воровского стажа. Юзик уверял, что не пил и не гулял после удачной добычи. Он, видите ли, посещал оперу, куда имел абонемент, и только тогда, когда деньги кончались, вновь брался за кражи. Все как в песне:

Там, на концерте, в саду познакомился

С чудом земной красоты.

Деньги, как снег, очень быстро растаяли,

Надо вернуться назад,

Надо опять с головой окунуться

В хмурый и злой Ленинград.

Но любитель оперного пения не мог припомнить ни одного названия оперы из тех, что он с таким увлечением слушал.

Юзик взял ноту явно не из той оперы - разговор этот не продолжался. Свои оперные вкусы Юзик почерпнул, конечно, из "романов", слышанных им многократно в тюремные вечера.

Да и насчет тюрьмы Юзик прихвастнул - повторил чью-то чужую фразу, какого-нибудь блатаря покрупнее.

Блатари говорят, что испытывают в момент кражи волнение особого рода, ту вибрацию нервов, которая роднит акт кражи с творческим актом, с вдохновением, испытывают своеобразное психологическое состояние нервного волнения и подъема, которое ни с чем нельзя сравнить по своей заманчивости, полноте, глубине и силе.

Говорят, что ворующий живет в этот момент неизмеримо более полной жизнью, чем картежник за зеленым столом, или, вернее, подушкой - традиционным ломберным столиком блатного мира.

"Лезешь в лепёху,- рассказывает один карманник,- а сердце стучит, стучит... тысячу раз умрешь и воскреснешь, пока вытащишь этот проклятый бумажник, в котором и денег-то, может быть, два рубля".

Бывают кражи вовсе безопасные, но "творческое" волнение, воровское "вдохновенье" все равно налицо. Ощущение риска, азарта, жизни.

Вору вовсе нет дела до того человека, которого вор обкрадывает. В лагере вор ворует подчас вовсе ненужные тряпки только для того, чтоб украсть, чтоб лишний раз испытать "высокую болезнь" кражи. "Заражённый" - говорят про таких блатари. Но деятелей "чистого искусства" кражи в лагере немного. Большинство предпочитает грабеж, а не кражу, наглый и откровенный грабеж, вырывая у жертвы на глазах всех пиджак, шарф, сахар, масло, табак - все, что можно съесть, и все, что может служить валютой в карточной игре.

Железнодорожный вор рассказывал о том особом волнении, с каким он вскрывает украденный "угол" (чемодан). "Замков мы не открываем,- говорил он,крышкой о камень - и "угол" вскрыт".

Это воровское "вдохновение" очень далеко от человеческой смелости. Смелость - не то слово. Наглость самой чистой воды, наглость беспредельная, которую могут остановить только выставленные жесткие барьеры.

Никакой психологической нагрузки в виде душевных переживаний деятельность вора не имеет.

Карты занимают очень большое место в жизни блатаря.

Не все блатные играют в карты запоем, как "больные", проигрывая в сражении последние брюки. Проиграться так - не считается позором.

Однако умеют играть в карты все блатари. Еще бы. Уменье играть в карты входит в "рыцарский кодекс" "человека" блатного мира. Не много азартных карточных игр, коими обязан владеть каждый блатарь и которым он учится с детства. Воровская молодежь тренируется постоянно - и в изготовлении карт, и в уменье поставить "транспорт" с кушем.

Между прочим, это карточное выражение, обозначающее увеличение ставки (с "кушем"), Чехов в своем "Острове Сахалине" записал как "транспорт скушан" (!) и выдал это за термин карточной игры среди уголовников. Так по всем изданиям "Острова Сахалина", включая и академические, кочует эта ошибка. Писатель недослышал весьма обыкновенную формулу карточной игры.

Блатной мир - косный мир. Сила традиций в нем очень сильна. Поэтому в этом мире удержались игры, которые давно исчезли из обыкновенной жизни. Статский советник Штосс из гоголевского "Портрета" в блатном мире до сих пор реальность. Игра столетней давности "штосс" получила другое, лексически более подвижное название "стос". У Каверина в одном из рассказов беспризорники поют известный романс, меняя его по своему понятию и вкусу: "Черную розу, блему печали..."

В "стос" должен уметь играть каждый блатарь, загибать углы, как Герман или Чекалинский.