Очерки, рассказы, статьи, дневники, письма

Алла верды, джан Сладковян!

Поскольку твоё письмо, датированное 1/7 шло сюда 18 дён, пиши-ка, джан, мне на Питер. 31-го июля мы будем там, а в первых числах августа сиганём в Курортный район Ленинграда, Комарово, Дом творчества писателей… Там за столиком под сенью канадских елей мы ещё раз проштудируем все твои рассказы, а затем — вечером — подвергнем тебя публичному позорищу в гостиной перед всеми писателями и критиками, какие случатся в наличии в Доме творчества… Ага, спужался?

А хочешь, сделаем так: я устрою «Вечер новелл Н. Сладкова», буду читать твои рассказы, а ты будешь присутствовать хотя зримо, но инкогнито, и своими ушами услышишь, что будут говорить о тебе «прожжённые литературные собаки не нашего птичьего, а человечьего уклона»? Можно и так, — чтобы у тебя никаких сомнений в сделанном тобой и в оценке этого «спецами» — и в искренней оценке, поскольку им тут незачем будет врать, — никаких сомнений не оставалось.

Своё мнение о твоих вещах и твоих возможностях могу тебе сказать заранее. Вот оно — на обороте [страницы — Ел. Б.].

Думаю, что тебе можно не поступать в академию: твоё писательское дарование настолько велико, своеобразно и ярко, что ты скоро станешь известен «широкой публике» и своему высшему военному начальству, где бы ты ни был и кем бы ты ни был — пусть хоть простым лейтенантом. А это значит: 1 — что материально ты будешь более чем обеспечен, и 2 — что ты, оставаясь номинально военным топографом, фактически будешь делать, что тебе надо, и ездить, куда тебе надо, для твоей писательской работы, ибо будешь полноправным членом Союза писателей, который обеспечивал необходимой свободой своих членов даже во время войны (военнослужащих). Конечно, всё это — только если научишься по-настоящему работать над своими вещами.

Вот для этого я тебя, старого бандита, и мурыжу столько лет: писателем, брат, стать — это тебе не жук на палочке, это даст тебе в жизни крылья. (Правда, заплатишь ты за них большими муками, неизвестными простым смертным. К этому будь готов. Но ты их уже сейчас испытываешь, знаком с ними.)

Таланту научить нельзя, но технике писательской (без которой так и так не обойдешься) учиться надо всю жизнь. Тут я немного могу тебе помочь. И вот спешу, потому что — сам знаешь, как ни хитри, а дуба дашь в свой срок, а срок этот для меня близок… Надо успеть сделать тебе крылья, чтобы потом не вертеться в могиле каждый раз, как ты будешь меня клясть за то, что мало тебя бил.

Ладно уж, так и быть: «идя навстречу требованию публики», объявляю те десять рассказов, что подготовлены мною к печати. Кстати: некоторые из них я уже трижды читал здесь ребятам. Пронюхав, что я здесь, повалили сюда толпами читатели из пионерлагерей. Еле отбиваюсь. И вот, прочтя им для начала что-нибудь своё, я затем знакомлю их «с новым автором, ещё не выступавшим в печати, — одним бывшим юннатом, теперь военным топографом, охотником, который по таким местам лазает, где и нога человеческая не ступала».

Успех, брат, у тебя — сплошные громоплоды!.. Но вот тебе список твоих вещей с комментариями.

1 — В диких скалах. — Первая фраза: — «Куда не занесёт военного топографа! И надо прямо сказать: если б не служба, если б, не крайняя необходимость, — ни за что бы не полез я в эти скалы!» Дальше всё твоё: прямо как у Льва Толстого. И пар из пасти сипа вылетает… Этот рассказ надо чтобы пошёл первым: он знакомит читателей с автором (дескать кто такой автор: «Я охотник и не новичок в горах…»).

2 — Тетёрка. — Без всяких изменений. Куда там: и так лучше, чем у Вани Тургенева!

3 — Медвежья горка. — Без изменений. Читатели хохочут.

4 — Конь-великан. — Почти. Читатели восхищаются.

5 — В колее. — Тоже. Читатели ужасаются.

6 — Ночь огней. — Читатели замирают от восхищения волшебной ночью.

7 — Люсан. — Читатели смеются над разговором с Аршаком. (Идея вещи: на охоте человек человеку брат. Не важно, что ни бэ, ни мэ! С некоторыми изменениями.)

8 — Медведь и волки. — Без изменений. Читатели ахают от волнения.

9 — Рождение зверя (Гель). — Читатели глубоко задумываются и задают вопросы.

10 — Закурил (бывш. «Козёл на ремне») — Читатели лопаются от смеха и надрывают себе животики. (Идея рассказа: курить нехорошо, курить — грех. Закуришь — упустишь козла. С некоторыми изменениями.)

Сии десять новелл хоть сейчас куда хошь в печать.

Хоть вправо держи. Хоть влево держи. А не хошь, — куда хошь поворачивай!

Хошь в «Глобус», хошь в детские журналы, а не хошь, так и во взрослые, а потом — отдельной книжечкой.

11 — Рассказ старого погонщика мулов. — Читатели, а в особенности читательницы громко рыдают и тихо стонут от грусти, от любви, от жалости. Просят ещё раз прочесть, — и опять рыдают.

Но в том, что этот прекрасный, за душу хватающий рассказ так легко у нас напечатать, я не уверен. Скажут: на кой нам пережитки старых буржуазных любвей да ещё с гашишем! Боюсь, что этот рассказ придётся оставить для «внутреннего употребления»…

Спасибо за интересное письмо. Пойдёшь на барса, — ни пуха тебе, ни пера! Орнитологические твои сообщения все очень интересны. О «Сороках» не беспокойся: потерять я их не мог; мне просто лень было искать их в старых, но бережно мною сохраняемых твоих письмах. С нетерпением буду ждать твоих орнитологических статей. Ещё с большим нетерпением, прямо с трепетом жду твоих новых рассказов: «Серебряный хвост», «В степи» (это про что это?), «Лесные тайники» (?), «В ущелье Боз-Дага». В особенности меня интересует «В ущелье Боз-Дага». В каком это? Уж не в Огрудже ли? Или под Персеем? И про чего там? Не про «мою» ли гиену? (С 1915 года я её считаю своей. Описал бы ты, право, мою встречу с парой гиен, а? А то мне уж не собраться.)

21/VIII-52 г.

Дубулты. Латвия.