Очерки русского благочестия. Строители духа на родине и чужбине

«Первородному» сыну своему Андрею, Димитрий Лазаревич отдавал те грунты, «якие от раздачи разним особам осталися» и которыми он владел, по возвращении отца из «московскаго арешта». Себе до смерти и жене своей, после его смерти, завещатель оставлял те грунты, которыми распоряжалась последняя и «до которых грунтов спод арешту московскаго милостивым указом ея императорскаго величества» в дом свой он был отпущен. Эти грунты, еще проживая в Москве, Димитрий Лазаревич думал отдать в полную собственность своей «пане малжонце», рассчитывая доходами с них уплатить накопившиеся долги. «А хто бы, – продолжает завещатель, – с потомков наших, а хотя ис посторонних людей мел при ей старости, до кончини жития ей досмотрети и достойную материнскую честь, пошановане и всякое послушенство отдавати и кости ея християнским обрядком земле предати и за души наши имети старане о роздаче на сорокоустах в милостыню и проч., также и долги наши, если бы мели якие по смерти нашой остатися, оплатить, тому мееть волю, по смерти своей, у вечное отдати владение». Движимое имение «так з быдла, яко и инших господарских речий», после смерти Марии Захаровны завещатель приказывает продать, а полученные деньги поделить на четыре части таким образом: две части отдать Пахомию, одну – «дщере нашей удовствующей Агафеи Бутовичевой», и одну – «дщере нашей панне Анастасии, инокине, в обытеле Ладинской пребывающой». Остальные дочери («иние найминьшия дщери наши») должны были довольствоваться тем приданым, которое получили от матери. Душеприказчиками завещатель оставлял следующих лиц: «Его милость пана Якова Лизогуба, обознаго енералнаго, яко коленгата и благодетеля нашего, велце прошу, дабы, по мне, жены моей, а своей тетюшки, не изволил чуждо оставити, и в свою протекцию и оборону благоизволил приняти»; а также племянников своих Якима Горленка, хорунжего генерального и Павла Раковича и прилуцкого протопопа о. Игнатия Лисаневича, «дабы доколь пане малжонка моя в живых обретати мелася, от ненавидящих, обидящих и укривающих ея имелы свое заступление» и старались бы о точном исполнении завещания и чтобы о всех нуждах жены завещателя, совместно с сыном его Андреем, доносили ясновельможному пану гетману, «которому и я о его регментарскую оборону покорственно прошу». По реестру, приложенному к завещанию, требовалось на помин души и на погребение 1480 золотых, распределенных таким образом:

1) На св. Печерскую обитель – 1.000 золотых.

2) На Густынский монастырь – 100.

3) На Ладинский девичий монастырь – 100.

4) На 5 церквей прилуцких – 100.

5) На раздачу милостыни нищим – 50.

6) На погребение – 100.

7) Отцу духовному – 30.

Такая же сумма определялась и на погребение вдовы завещателя. Всё, что остается из этих 2.960 золотых – деньги или грунты, – принадлежит Андрею и его потомкам. Завещание составлено в Прилуке 10 августа 1731 года[134], незадолго до смерти Димитрия Лазаревича, скончавшегося зимою того же года.

«Так прощался старый козак с жизнью, так оканчивалась эта бурная жизнь, вся ушедшая на жертву дорогим заветам старины. Тяжки были его «претруднения», но бесплодны и запоздалы. Веком раньше и он, и Мазепа были бы героями, но в начале XVIII столетия и современники, и потомство назвали их «изменниками», людьми, своекорыстно нарушившими естественный исторический ход малорусской жизни».

Но если нельзя связывать всю жизнь и деятельность Мазепы с «преступлением» ее последних дней, то тем менее возможно думать, что такое «преступление» выросло на почве каких-либо своекорыстных расчетов гетмана и его сподвижников. Мазепа был слишком умен для того, чтобы не знать, что «старая козацкая воля» могла существовать лишь до тех пор, пока в войнах с неверными, турками и татарами, в защите русского юга от поглощения Польшею находила себе питание, и что вне этой связи должна неизбежно превратиться в анахронизм, где только и может быть окруженной поэтическим ореолом. Он знал, что самостоятельное существование Малороссии было невозможно, что приходилось быть или Польшей или Москвой. Но он также хорошо знал и то, что перейти к Польше значило бы не только повторять старые ошибки, не только потерять славное прошлое и не только Польшу не сделать русской, а наоборот Малороссию сделать Польской Украйной, чего так опасались и отцы и деды его современников.