Очерки русской литературы

И все, что до сих пор отдано мною на сцену, я не считаю ничем другим (о, грамматика! о, православный русский язык! – что с вами делают?..), как только добросовестными опытами, игрою va banque на мою литературную известность (оченно-с скромно!). Не мне судить себя (вот уж это напрасно-с!), но признаюсь (а!.. а!..), не могу не порадоваться некоторым успехам моих опытов, хотя приписываю их снисхождению публики только за искренность трудов моих, которую она вполне оценяет и которая может многое заменить в писателе (умеренность и аккуратность!). Опыты мои были разнообразны: в «Уголино» мне хотелось испытать на сцене идею судьбы, оживив ее религиозным духом; в «Дедушке русского флота» – очерк исторической картины и русское народное чувство (хотелось испытать на сцене – очерк исторической картины и русское народное чувство!); в «Иголкине» – простое изображение фанатического чувства любви к отечеству, без всяких декораций сценических (хотелось испытать на сцене – простое изображение фанатического чувства любви к отечеству, без всяких декораций сценических!); в «Смерти, или Чести» – немецкую Trauerspiel[7] и предел перехода из повести в драму (??!!..); в «Русском человеке» – сцену, сведенную на самые простые события и чувства ежедневные, в которых многие не находят предмета для художника (не забывайте, что г. Полевой – художник!..). Так, в одном из новых приготовляемых мною для сцены опытов моих, под названием «Ода премудрой царевне Фелице», мне хотелось бы показать поэтическую сторону прозаической жизни Державина; в другом, «Елене Глинской», испытать быт русской старины в идеале художника (?); в третьем, «Стрешневе», – простое изображение русского быта и опыт на сцене языка наших предков; в «Эспаньолетто» попытаться на севере на изображение итальянских страстей; в «Прасковье Ляпуновой» опять (?) коснуться простого изображения любви детской, которая провела простую девушку из снегов Сибири к царскому престолу, для испрошения милости виновному отцу ее{34}.

Читаешь – и глазам не веришь! Точь-в-точь, как будто читаешь свод предисловий Виктора Гюго к его драмам:{35} тут я хотел высказать такую мысль; здесь я задал себе для разрешения такую-то задачу; там хотел доказать неоспоримость такого-то положения, – как будто поэзия все равно, что математика! как будто поэт может повелевать своим вдохновением!.. Только предисловия Виктора Гюго изложены покрасивее, в отношении к языку, если и отличаются таковою же мыслительностию… Жаль только, что при сей верной оказии г. Полевой не повторил, что он предпринял столько полезных трудов из глубокого убеждения, что драмы Шиллера и Гете, ни самого Шекспира целиком, не годятся для нашего времени, и из великодушного желания помочь веку в его горе…