Очерки советской экономической политики в 1965–1989 годах. Том 1

Впрочем, Ставропольский край был местом, куда охотно ездили московские чиновники — как по деловым вопросам, так и (в значительно большей степени) для отдыха на курортах с целебными минеральными водами и свежим воздухом предгорий. Для приема «первых лиц» существовали различные форматы, начиная от домика приемов крайкома с тремя номерами и небольшим залом для «товарищеских встреч» и заканчивая «полевым» застольем с ухой из сома[607].

Провинциальные чиновники, не имеющие достаточно союзников в Москве, активно старались найти таковых и коррумпировали заехавших к ним в регион. Заведующий промышленно-транспортным отделом Иркутского обкома КПСС (1961–1972) Степан Карнаухов с гордостью рассказывал в интервью о своих усилиях построить в области побольше металлургических заводов:

Был разговор, что построить часть алюминиевых заводов, заводы машиностроительные, металлургический, электрометаллургии. Была же построена первая — Магнитка, вторая металлургическая база — Кузбасс и третья база — Тайшетский металлургический завод. Разработан проект Гипромеза[608], я ездил на его защиту. У нас приезжали, я по местам возил, дай бог, сколько выпоил этим комиссиям, приезжающим из Министерства черной металлургии, из Гипромеза и так далее. Выпили много, когда ездили. Потому что я хотел сделать их сторонниками нашими. Пили, помню, кубинский ром, почему-то в свое время оказался. Идея осуществлена только частично[609].

Вместе с тем, участвуя в составлении и исполнении планов, затем навязывая их своим подчиненным предприятиям и учреждениям, и сами центральные ведомства становились заложниками исполнителей. Яков Рябов, во второй половине 1960-х годов занимавший место первого секретаря Свердловского обкома партии, в интервью вспоминал, как в 1965 году пробил назначение «мягкого» и «обходительного» будущего советского премьера Николая Рыжкова на пост директора «Уралмаша». Это было крупнейшее предприятие региона и один из крупнейших заводов в СССР:

Тогда началась косыгинская реформа экономики, и предприятиям стали спускать планы не помесячно, а поквартально. А внутри директор мог распределять работы так, как считал нужным. И у Николая частенько оказывалось, что в самом тяжелом последнем квартале года половина квартального плана отнесена на декабрь. Он начинал ходить ко мне, жаловаться на поставщиков, смежников: мол, подвели. И просил помочь скорректировать план в сторону уменьшения. Я говорю: «А ты министру звонил?» — «Звонил, — говорит, — да он не соглашается». Мне это тоже было ни к чему: не выполнит план Уралмаш, значит, в отстающих окажутся и район, и город. Я уже был секретарем обкома. «Ну, приезжай, — говорю, — позвоним министру». Вызываю Москву, тот ни в какую. Я ему объясняю, что тогда не выполнит план и главк, и все твое министерство. Министр поупирается, да и согласится[610].

Однако лоббисты не зря ходили к московским чиновникам или ублажали их во время приездов к ним на место. Несмотря на всю «плановость» и массу контролирующих органов, в СССР процветала практика благотворительности за казенный счет, когда высокопоставленные чиновники или члены их ближайшего окружения просто распределяли государственное имущество (минимум на десятки тысяч, чаще на сотни, порой и на миллионы рублей) как свое — иногда в рамках так или иначе трактуемого «дела», иногда просто по собственной прихоти, например из «благодарности». Каждый мемуарист, входящий в партийно-государственную элиту или близкий к ней, приводит в своих мемуарах не один эпизод проявления подобной щедрости.