Очерки времён и событий из истории российских евреев том 6

Затем попали за решетку еще несколько человек, которые под пытками "признали", что Михоэлс интересуется семейной жизнью дочери Сталина и ее мужа-еврея, чтобы через них повлиять на вождя для благоприятного решения "еврейского вопроса" в СССР, а также проявляет "повышенный интерес к личной жизни главы советского правительства" – для передачи этих сведений иностранной разведке.

И. Гольдштейн, один из арестованных, свидетельствовал впоследствии: "Меня начали жестоко и длительно избивать резиновой дубинкой по мягким частям и голым пяткам. Били до того, что я ни стоять, ни сидеть не был в состоянии… Лицо страшно распухло… стал плохо слышать… Меня избивали восемь раз, требуя всё новых и новых признаний. Измученный... дневными и ночными допросами… я стал оговаривать себя и других лиц в тягчайших преступлениях…"

Гольдштейна привели к Абакумову, и тот спросил: "Итак, значит, Михоэлс – сволочь?" Тот ответил с трудом: "Да, сволочь…" Абакумов передал Сталину показания заключенных, подписанные под пытками, и участь Михоэлса была решена.

С. Аллилуева (из книги "Только один год"): "В одну из… редких встреч с отцом у него на даче я вошла в комнату, когда он говорил с кем-то по телефону. Я ждала. Ему что-то докладывали, а он слушал. Потом, как резюме, он сказал: "Ну, автомобильная катастрофа". Я отлично помню эту интонацию – это был не вопрос, а утверждение, ответ. Он не спрашивал, а предлагал это: автомобильную катастрофу. Окончив разговор, он поздоровался со мной и через некоторое время сказал: "В автомобильной катастрофе разбился Михоэлс"… Он был убит, и никакой катастрофы не было".

В газетном некрологе написали: "Советский театр понес большую утрату… Смерть вырвала из наших рядов…" В день гибели было Михоэлсу 58 лет. "Михоэлса больше нет. Эти слова страшно писать, трудно произнести и еще труднее понять…"

5

Из воспоминаний:

"Погиб Соломон Михайлович Михоэлс. Не знаю человека умнее, блистательнее его. Очень его любила, он был мне как-то нужен, необходим…"

"Трагичным он был в искусстве, трагедию всколыхнул и своей смертью…"

"Он погиб для всех так внезапно… Эта смерть на какое-то время остановила дыхание людей его знавших и любивших, изменила ритм их сердец, нарушила нормы поведения живых, живущих…"

"Двери дома были открыты днем и ночью для всех. Незнакомые и знакомые лица… приходили, уходили, сидели, плотно прижавшись друг к другу, и никто не произносил ни слова. Эта противоестественная при таком скоплении людей, никем не нарушаемая тишина была странной, как ночной кошмар…"

"Пришла Юля Каганович… племянница Лазаря Кагановича. Она увела нас в ванную комнату… и тихо сказала: "Дядя передал вам привет… и еще велел сказать, чтобы вы никогда никого ни о чем не расспрашивали…"

"На панихиде было много русских. Женская школа, которая находится напротив театра, присутствовала в полном составе…"

"Нас сюда не местком послал. Сами пришли. По велению сердца. Звонкий человек был Соломон – вот мы все и пришли..."

"За похоронной процессией ехали семь грузовиков с венками и бесконечное количество легковых машин… Нельзя было сосчитать, сколько человек заполнило зал крематория и его двор…"

"Последние слова, крики, рыдания, чьи-то речи… и всё это как во сне... "

"Правда" сообщила: "Вчера Москва хоронила замечательного мастера сцены.… Мимо гроба, отдавая последний долг верному сыну Родины, прошли десятки тысяч москвичей. Перед выносом тела состоялся траурный митинг".

В день прощания с Михоэлсом П. Маркиш написал стихотворение, в котором есть такие строки:

Разбитое лицо колючий снег занес, 

От жадной тьмы укрыв бесчисленные шрамы,

Но вытекли глаза двумя ручьями слез,

В продавленной груди клокочет крик упрямый:

– О Вечность! Я на твой поруганный порог

Иду зарубленный, убитый, бездыханный.

Следы злодейства я, как мой народ, сберег,

Чтоб ты узнала нас, вглядевшись в эти раны…

Течет людской поток – и счета нет друзьям,

Скорбящим о тебе на траурных поминах,

Тебя почтить встают из рвов и смрадных ям

Шесть миллионов жертв, запытанных, невинных…

Через год это стихотворение попало в перечень обвинений, предъявленных арестованному Маркишу: "Стихотворение гнусно и злобно клевещет на нашу действительность, всяческими намеками изображая Михоэлса убитым, жертвой убийства".

6

Н. Вовси-Михоэлс:

"По еврейскому обычаю, театр не играл семь суток. На восьмой вечер шел спектакль "Леса шумят" – последняя постановка Михоэлса. Все билеты были проданы, кроме тринадцатого места в шестом ряду. Это было постоянное режиссерское кресло отца.