Очевидец Нюрнберга

Мне предстояло многому научиться, а также от многого отучиться. Некоторые ученики Новой Херрлингенской школы тоже сбежали из нацистской Германии, как и мы с братом, но там были и английские мальчики и девочки, и несколько человек из Чехословакии и Польши. Некоторые ученики приехали в 1934 году, когда Банс-Корт только открылся. Ученики-англичане могли говорить по-немецки, но все уроки преподавались на английском. Я помню, что недель восемь после приезда в Банс-Корт не мог связать и двух слов. Габи, мой сосед по комнате, сказал как-то утром: «Ты во сне разговаривал по-английски». Он заставлял меня говорить по-английски и наяву. Большую часть разговорного английского я освоил в следующие полгода в школе. Вскоре я уже предпочитал этот язык немецкому с его предложениями без конца и края, где глагол стоит в самом хвосте. Я чувствовал свободу от тевтонской страсти к классификации по группам и определительным существительным в нескончаемых придаточных. Как было приятно быстро добираться до сути по-английски.

Оказавшись на безопасном расстоянии от превратностей немецкого синтаксиса и прусских культурных строгостей, я также уже не был подростком в немецко-еврейской семье. Там над моими отношениями с родителями довлел германский дух, они несли отпечаток еврейского чувства вины и паранойи: я должен был соответствовать требованиям моих родителей под угрозой либо наказания, либо утраты любви. В школе, наоборот, царила атмосфера равенства, где коллектив защищал индивида, а индивид нес ответственность перед коллективом, возможно, даже больше, чем в традиционных английских школах. Я знал Англию только по школе, и она стала моим духовным домом, о существовании которого я даже не подозревал, домом, который я полюбил и люблю до сих пор.

Директриса школы Анна Эссингер, немецкая еврейка, уехала в возрасте двадцати лет учиться в Америку, в Висконсинский университет, где получила степень магистра и стала квакершей. По возвращении на родину она организовала школу-интернат Херрлинген, основанную на гуманистических принципах, недалеко от своего родового дома в Южной Германии. Одна из ее целей состояла в том, чтобы развивать чувство ответственности и коллективизма в своих учениках, которые вместе с учителями принимали участие в жизни школы и управлении ею. Когда в 1934 году школа переехала в Англию, она могла позволить себе совсем немногих сотрудников с полной занятостью: полдюжины учителей, двух секретарей, садовника, шофера и повара с одним помощником. Они вместе с учителями руководили школьниками в любой работе, необходимой для того, чтобы школа продолжала действовать, — в мытье посуды, уборке, уходе за садом, топке печей и, конечно, поддержании наших комнат в (относительном) порядке. Наставники, в высшей степени квалифицированные, преданные своему делу, были явственно преданы моральным принципам и идеалам коллективизма. В этой коммуне горячая приверженность интеллектуальной свободе, честности и социальной ответственности поддерживалась английским чувством справедливости и демократии в стране, которую в обозримом прошлом не опустошали иностранные захватчики. Моя Англия, по крайней мере та, какой я воспринимал ее в школе в 1938 году, не была развращена вековой ненавистью, которая в победах и поражениях замарала националистическую материковую Европу. И когда я находился там, и потом Банс-Корт всегда оставался моей заповедной Шамбалой.

Между тем мои родители оставались в Гарделегене, дожидаясь американской визы. Им было легче от сознания, что их сыновья в безопасности в Англии, но вскоре они полностью ощутили злую силу Гитлера. В ноябре 1938 года мама отправила телеграмму мне и брату, где обиняками сообщила, что нашего отца забрали в концентрационный лагерь. Конечно, мы пережили шок и не знали, как простым языком ответить матери, чтобы не поставить ее в опасное положение. Ее телеграмма пришла после «Хрустальной ночи», когда толпы нацистов получили приказ разбить витрины еврейских заведений и разграбить их, в то время как тысячи мужчин-евреев бросили за решетку. В «Таймс» и по радио прошли жуткие репортажи. Мы с братом еле пережили эту страшную новость, как вдруг пришла вторая телеграмма от матери, где сообщалось, что отца выпустили из Бухенвальда. Это неожиданное возвращение оставалось тайной еще семь лет. Герман Геринг, второй человек в нацистской Германии, сначала приказал арестовать всех евреев мужского пола, а потом в неожиданном приступе сентиментальности, вспомнив о товарищах по Первой мировой, отпустил тех, кто заслужил Железный крест за боевую доблесть. Мой отец оказался одним из счастливчиков.

Еще до ареста отца у родителей почти не осталось пациентов, и им пришлось по дешевке продать дом, все еще заложенный. Они поселились вместе с пожилой еврейской четой Линой и Юлиусом Хессе и их родственницей Линой Рисс. Позднее мы узнали, что люди, приютившие наших родителей, погибли в лагерях.