Очевидцы бессмертия

Раздвинулся занавес. На эстраду вышел улыбающийся, самоуверенный «воинствующий безбожник» в очках и с портфелем, а за ним робко вышел седеющий, робкий на вид, какой-то жалкий деревенский попик в стареньком подряснике.

При виде его у меня на сердце стало как-то холодно, когда я подумал, как начнёт издеваться, громить и поносить этого тщедушного попа самодовольный и отъевшийся партийный безбожник, и как заулюлюкает и загогочет зал над бедным человеком в подряснике.

Поп начал негромким, каким-то необычайно спокойным голо^ сом, который был слышен всем в зале. Он начал свою речь не с бесполезных здесь обрядностей церкви, преданий и авторитетов, Не упоминал ни одного библейского текста, ибо они ничего не говорили сердцам безбожников. Не опровергал убеждений безбожников, что человек произошёл от обезьяны и родствен телом, костями и черепом другим животным. Он говорил о самой жизни и о самом человеке.

Он говорил о том, что можно находить сходство костей и мускулов нашего животного тела с чем угодно, но что в человеке живёт нечто, рождающее у него сознание, что он человек, а не обезьяна, — это нечто и есть душа человека, а не его животное тело. Можно находить сходство между суставами человеческих ступней и костями обезьян, но никакая кость не способна породить мысли о Боге, о вечности, о справедливости и бессмертии. Следовательно, должно существовать нечто, порождающее такие неземные мысли, которых никто и никогда не найдёт ни у одной обезьяны на земле. Это нечто — и есть душа человеческая, и только она отличает его от других тварей на земле.

Он так спокойно и просто доказал атеистам существование души, Бога и бессмертия, что безбожники, как ни пыжились, ничего не могли ему глубоко и спокойно возразить, а если и брались, то так грубо и глупо, что в зале хохотали. Толпа так рукоплескала попу, что зал дрожал, и те, кто вначале зло смеялся над ним, — что-то восторженно ему кричали…

И этот кроткий поп в старом подряснике разгромил безбожников, и не только разгромил, но и посрамил, ни разу не повысив своего голоса.

Но он произнёс тогда, наверно, свою последнюю речь в жизни, как бы простился ею со всеми. Он так говорил о Боге и жизни человека, словно хотел сказать: «Доказываю всем, что Бог есть и что человек бессмертен, и за это умираю с верой в бессмертие своей души. И вы верьте…»

Все расходились с возбуждённым и тревожным сердцем. Многие ругали безбожников, многие уверовали в Бога, многие вздыхали и говорили: «Значит, Бог есть! Атеисты только кричат и грозят, что Бога нет, а сами не могут доказать». Иные говорили, что попу теперь не сдобровать, ГПУ за такие вещи не помилует. Говорили даже, что поп это знал, решился доказать, а тогда и умереть…

Я так был потрясён этим истинно верующим пастырем, что в ту ночь почти не спал. Всё думал о силе его духа и смелости. Я безмерно жалел его, и меня мучили страшные мысли, что его Morvr схватить, сгноить или замучить в тюрьме за то, что он доказал существование Бога и души человеческой. А уснув, увидел страшный сон, как его пытают гепеушники.

И действительно, через несколько дней в городе заговорили о том, что попа ночью взяло ГПУ.

Плакал я тогда, искать его ходил и не нашёл. Спрашивал, куда его отправили и не выпустили ли на волю? Но никто мне ничего не мог сказать.

И часто ещё он снился мне, и снова видел я подвиг его веры.

И вот он-то меня и обнял подле церкви в саду… За всю жизнь я слышал только одну его речь, но он мне казался близким, родным и дорогим человеком, словно мы были в родстве десятки лет.

Я ему сказал, как горевал, когда его замучили в ГПУ. А он говорит: «Нет… Они только хотели меня убить, но вот те добрые люди спасли и увели меня в эту страну…» — и он указал на сидящих старцев в белых одеждах.

«Разве ты забыл, — спросил он, — как после того диспута мы часто виделись с тобой и говорили?»

Я стал припоминать, и выходило именно так, как он сказал.

Мне вспомнились все разговоры с ним. Раньше мне казалось, что я вёл их во сне… Но разве можно так ясно и чётко представить во сне всё то, о чём он говорил?

Я спросил его, что это за люди кругом нас?

«Это тоже верующие, братья мои. Они, как и я, пострадали от безбожников за свою веру и были обречены на смерть. Но Бог милостив, не допустил этого, спас от руки нечестивых. Они были уведены сюда, а теперь и сами стараются приводить из того безбожного края людей, пострадавших за истину. Я знал, что ты придёшь сюда, но за тобой мне нельзя было идти, ибо ты идёшь посетить святые места, а мы живём тут…»

Я тогда его слов не уразумел.

Чудесная пятиглавая церковь возвышалась передо мной. Она была так украшена снаружи, как украшают у нас храмы внутри. На её белоснежных стенах теплились лампады, мерцали свечи и сверкали кресты.

Из сада было видно, что внутри церкви царские врата открыты и алтари стоят совсем близко к вратам.

Тихо плыл над садом благовест мягких, словно серебряных, колоколов. Из церкви струилось чудесное пение литургии, но молящихся там не было видно.