Очи черные. Легенда преступного мира

Михаил почувствовал, как в его организм поступает энергия, словно Фани связала их с бывшей хозяйкой комнаты тоненькой паутинкой. Он твердо решил, что сделает все, чтобы встретиться с Черной молью. Эта женщина не выходила у него из головы, наравне с Лье. Молодой человек мечтал сорвать с нее вуаль и взглянуть в ее лживое лицо, вторым его желанием было вонзить острую иглу в ее сердце, причинив ей такую же боль, которую испытывал он. Чтобы предпринять первые шаги и хотя бы выбраться из его убежища, ему необходима была мужская одежда. Разгуливать по зимней Москве в платье он не желал.

— И как достать приличные штаны? — возмутился он, глядя на маленького паучка и, присмотревшись, выдохнул. — Ты не Фани! Она была пожирнее… Но у тебя нет имени! Выходит, я могу назвать тебя как хочу! Мадам Каплан! Или нет… товарищ Каплан, позвольте представиться: Михаил!

Его дружественное общение с насекомым было прервано робким стуком в дверь. Он был без одежды и на всякий случай прикрыл нижнюю часть тела подушкой.

— Кто там? — уточнил он настороженно, соображая, что этот визит скорее дружественный, потому что неприятель или пропойца-хозяин вряд ли стали бы деликатничать.

— Это ваша соседка, — произнес тоненький, почти детский женский голос, в котором улавливались нотки волнения. Он открыл дверь, высунув голову сбоку. Миловидная женщина с круглым конопатым лицом приветственно улыбалась.

— Муж сказал, что отдал кому-то ключи…

— Мне. Он не взял денег, я так понимаю, вы пришли за ними! — догадался Михаил. — Я готов оплатить на пару месяцев вперед… если, конечно, сумма будет приемлемая. Сейчас трудно найти комнату и…

В руках у женщины была тарелка, накрытая полотенцем, подняв его, она продемонстрировала вареную картошку, которая еще дымилась, а сверху по этой аппетитной горке растекался кусок масла. В это мгновение организм мужчины громко откликнулся на запах еды, рассмешив женщину, которая протянув блюдо, торжественно объявила:

— Это вам!

— Я должно быть чего-то не понимаю…

— Я все объясню! — прошептала женщина, озираясь по сторонам, словно их кто-то мог подслушать. — Я могу войти?

— Если вас не смутит мой вид…

Соседка лишь безразлично махнула рукой. Впустив ее, Михаил предложил устроиться на широком подоконнике. Она плотно прижимала ладошку ко рту, давясь при этом от смеха:

— Простите, я неприятно смеюсь, поэтому приходится сдерживать себя… Я вам бесконечно благодарна! И не стану брать с вас деньги за первый месяц проживания!

— За что такая щедрость? — уплетая еду, уточнил Михаил, так удивившись, что чуть не подавился.

— Мой супруг ведь пьет. Не один год пьет. Помните, в восемнадцатом расстрелы массовые были? У него братья подались в красную армию, но затем перешли на сторону белых, подались в добровольческую армию. Их приговорили к расстрелу условно, а привести приговор в исполнение было проблематично — их не могли поймать. Взяли семьи в заложники, как это у них называется. Перестреляли и жен, и детей… Там груднички были — даже их не пощадили. Мужа вызвали на допрос, пытали, били… Он ничего не мог сказать, был честным человеком и верил в новую власть… Его заставили отказаться от родства и подписать бумаги, в которых все это было изложено. Он после этого и запил.

Она вздохнула и опустила глаза, тень печали накрыла ее миловидное лицо. Когда-то она была замужем, но овдовела. Ее муж служил в Московском Охранном отделении и выслеживал революционера, спешащего на собрание. Был раскрыт и расстрелян и в мае шестого года женщина осталась с годовалым ребенком на руках без всяких средств к существованию. Ей была назначена смехотворная пенсия в пятнадцать рублей в месяц, на которую прожить в Москве не представлялось возможным. Она долго обивала всевозможные пороги, пока не добралась до Его Превосходительства Господина Московского Градоначальника, которые услышал просьбу бедной женщины, распорядился об увеличении пенсии и даже выделил ей маленькую комнатку, за которую больше не надо было платить.

— Эта комната Ивана — моего нынешнего мужа, — произнесла женщина, разглядывая висящую на тоненькой паутинке паучиху. — Меня поселили в соседней комнате. Ребетенка не сберегла — умер мальчишка от брюшного тифа. Так и коротала дни. Иван как-то постучал ко мне и говорит: чего нам порознь век коротать?! Хоть душами согреемся в это собачье время. Комнату начали сдавать — хорошие деньги. Я работаю прачкой, а он выпьет да спать. Просыпается, чтобы поесть, иногда скандалит. Говорит, мол, я свою тоску заливаю, как проснусь трезвый — все подписанный отказ от братьев перед глазами вижу. Жалко его, конечно… Я уж думала и не выплывет, — грустно произнесла женщина, но тут же просияла. — А сегодня утром встал, побрился, расчесался, оделся. Я говорю: куда ты, Иван? А он: засиделся дома, жена. Как нынче с работой, спрашивает? А я ему: так можно устроиться! Заводы снова работают. Ушел!

Затем, сдавливая смех, соседка поведала о причине его преображения: