Очи синие, деньги медные

"Милая... всегда была чудаковата..." Поклонившись Агнессе Ивановне (вспомнил, как зовут!), поцеловав ей ручку, Андрей обнял футляр со скрипкой и вышел в темный дождь. Это был первый весенний дождь, совершенно ледяной. Наташа бежала рядом, огибая лужи. "Милые вы мои... - продолжал горестно улыбаться Андрей. - Какая реклама... какой самолет..."

И вдруг среди сумерек он остановился, словно его окликнул чей-то давно не слышанный голос. Рядом с осевшим, гниющим домом Сабановых зияет черная пустота. Как же он сразу не увидел, не вспомнил? Здесь же некогда стояла веселенькая изба Киреевых, у них наличники и крыльцо были изрисованы цветами, на подоконниках за стеклом множились живые цветы, и в семье три девчонки росли тоже в цветастых ситцевых платьишках, и одна из них...

Андрей сегодня не смог уснуть, в голове гремело ни с того ни с сего многоголосое: "Ревела буря, дождь шумел, во мраке молнии блистали..." Ночью встал, зажег свет, все-таки решился - сел сочинять письмо матери. "Милая мама... Прости. Так получилось, я полюбил..." Нет, глупо. Полжизни прожил "полюбил"... "Мама. Это как болезнь, чума или не знаю как назвать. Помнишь, рядом с нами жили Киреевы? Танька у них была, мы ее мартышкой звали, а к восьмому классу стали итальянкой величать... Такая тонкая, смуглая... глаза как зеркала... и улыбка ласковая, милосердная... словно все про тебя заранее знает. Оказывается, я через много лет встретил похожую... Только у моей Наташи глазки синие. Но такое же младенческое выражение лица, да она и молодая еще... но очень..." Зачеркнул. "Разгадки в жизни так просты, даже страшно. Выходит, все дело в том, что похожа на предмет твоей первой любви?" Зачеркнул "предмет". "Вот почему... вот по какой причине..."

- Ты почему не ложишься? - прошептала из постели Наташа.

- Сейчас. - Нет, не то, не то, не так! Андрей разорвал письмо. Он потом, позже напишет, когда все наладится, когда он будет скакать по жизни на сахарном коне...

Утром Андрей, повинуясь странному чувству, попросил Наташу остаться дома возле больной тетки и ушел один, бродил до вечера по окрестностям села, заглядывая, как сумасшедший в овраги: в "ворошиловский", в "калининский" и "колчаковский". Раньше в них росла ежевика - нынче валялись старые колеса и холодильники. Возле болота кривилась первая изба Сабановых - теперь тут нет ничего, даже ямы. Подошел к речке, в которой некогда плавал - ледоход миновал, в воде чернеют ржавые кровати и разбитые бутылки. А главная река, которая должна была прийти сюда и разлиться как море, осталась себе за горизонтом, за синим бором. Один раз туда Андрей с дружками ( как раз с Сережей-"рожей") ходил. Земляники поели. И Танька Киреева с ними ходила. Руки у нее были в красном, как в крови. И губы, конечно...

Вечером вернувшись домой к Варваре Ивановне, Андрей не узнал тетку. Она ждала его, переодевшись в длинное зеленое платье, в туфли, повесив крупные бусы на грудь. Розовая от температуры, но встала с одра. Оказывается, ей поведала Агнесса Ивановна, что концерт прошел под сплошные крики "браво" и "бениссимо".

- Все знают, а я как пень! - Тетя Варвара стукнула, как когда-то, ладонью по столу: - Сыграй сёдня и мне. Я, может, скоро помру.

- Да о чем вы говорите! Вы богатырка! - Андрей усадил ее на лавку в большой комнате. - Забыли, как мужиков бороли на празднике?

- Так они сами под меня ложились!.. - захохотала хозяйка.

- Овец бросали за шкирку в кузов машины! Косили, как комбайн, - парни не поспевали!..

- Да, да!.. - радостно кивала тетка, поводя усохшими плечами.

Андрей сделал таинственный знак пальцем, сходил в сельмаг, купил на остатки денег красного иностранного вина "Поль Масон" и яблок ( на билеты что-то должно было у Наташи остаться).

За ужином Андрей рассказал в который раз анекдот про дирижера Тосканини. Наташа смеялась громче всех, как уже знающий человек, но глазки у нее были печальные. Скучно тут ей.

Пока Андрей натирал смычок и подтягивал колки, она достала-таки ту самую записную книжечку с афоризмами и начала было читать шепотом старухе умные изречения. Андрей увидел - глазам не поверил, с бешенством, какого сам не ожидал от себя, вырвал ненавистный предмет из рук Наташи и с криком:

- Может, хватит?! Хватит, черт побери?! - швырнул в печь, в пламя, которое тут же поглотило золотые буковки и гладкую финскую бумагу со старательными буковками, выведенными рукой покойника.

Наташа застыла, сжав кулачки. Чтобы как-то замять непонятную ей ссору, Варвара Ивановна заговорила: - У меня странное имя, ага? Варвара. У тебя хорошее, Наташа... и у него хорошее - Андрей... А у меня - Варвара. Таких нынче нету. Это значит, я - варвар, не признаю никакого вашего прогресса, этой вашей воровской демократии. На кухне у меня стены чем обклеены? Видела? Грамотами. И кроме тараканов за ими ничего не дышит! В туалет во двор ходили? Там тоже грамоты. Одна аж из Москвы. Вы говорите, коммунисты нас обманывали? Согласна. А потом они же обманули еще раз. - Обняла Наташу большой, вялой рукой. - А ты играй!