Очищение

— И что там написать? Что Цезарь согласен освободить Рабирия, если я предам их за их же спинами? И что я размышляю над его предложением? — Цицерон шел впереди, и его возмущение придавало ему силы. Мне было нелегко поспевать за ним. — Я заметил, что ты не делал никаких заметок.

— Мне показалось, что это не совсем удобно.

— Ты всегда должен вести записи. С сегодняшнего дня ты обязательно должен записывать все, что говорится.

— Да, сенатор.

— Мы вступаем в опасные воды, Тирон. Каждая мель и каждое течение должны быть зафиксированы.

— Да, сенатор.

— Ты запомнил этот разговор?

— Думаю что да. Большую его часть.

— Хорошо. Запиши его, как только мы вернемся. Мне нужна эта запись. Но никому ни слова. Особенно в присутствии Постумии.

— Ты думаешь, что она все-таки придет на обед?

— Конечно. Хотя бы для того, чтобы доложиться своему любовнику. У нее совсем не осталось стыда. Бедный Сервий. Он так ею гордится.

Когда мы пришли домой, Цицерон направился наверх, чтобы переодеться, тогда как я удалился в свою маленькую комнату для того, чтобы записать все, что запомнил. Этот свиток лежит сейчас передо мной, когда я пишу эти мемуары: Цицерон сохранил его среди своих секретных бумаг. Как и я, он пожелтел, сморщился и выцвел с годами. Однако, как и меня, его все еще можно понять, и когда я подношу его к глазам, я опять слышу дребезжащий голос Цезаря: «Ты всегда можешь рассчитывать на мою защиту».

Мне потребовалось больше часа, чтобы закончить работу. К этому времени гости Цицерона собрались и прошли к обеду. Закончив, я прилег на свою узкую кровать и еще раз проанализировал все, что видел. Не побоюсь сказать, что мне было не по себе, так как природа не наделила меня нервами, похожими на канаты. Вся эта публичная жизнь мне не нравилась — я бы с большим удовольствием жил в загородном имении: моей мечтой было купить себе маленькую ферму, куда я бы мог уехать и продолжить свои мемуары. Я даже скопил на это немного денег и в глубине души надеялся, что Цицерон даст мне вольную после того, как его изберут консулом. Но время шло, а он никогда об этом не упоминал, и, достигнув сорока лет, я боялся, что так и умру рабом. Последняя ночь года всегда навевает меланхолические мысли. Двуликий Янус[12] смотрит и вперед, и назад, и очень часто любое из этих направлений кажется непривлекательным. В тот вечер мне было особенно грустно за себя.

В любом случае, я не показывался Цицерону на глаза до самого позднего вечера. Когда, по моим расчетам, обед уже заканчивался, я подошел к двери и встал так, чтобы Цицерон меня видел. Комната была небольшая, но приятная, украшенная свежими фресками, которые должны были создавать впечатление, что обедающие находятся в саду Цицерона в Тускулуме. За столом находилось девять человек, по три на каждое ложе — идеальная цифра. Постумия появилась так, как и предсказал Цицерон. На ней было надето платье со свободным воротником, и выглядела она абсолютно безмятежно, как будто то, что произошло в доме Цезаря ранее, никак ее не касалось. Рядом с ней расположился ее муж Сервий, один из старейших друзей Цицерона и самый выдающийся юрист Рима, что было, несомненно, истинным достижением в городе, который кишел законниками. Занятие юриспруденцией похоже на погружение в ледяную воду — ты расслабляешься, когда дело заканчивается, и скукоживаешься, когда погружаешься в новое. Годы сгорбили Сервия, и он стал слишком осторожным, в то время как Постумия оставалась красавицей. Он пользовался поддержкой в Сенате и так же, как и она, был очень амбициозен. Летом он сам хотел избираться в консулы, и Цицерон обещал ему свою поддержку.

Был только один человек, который дружил с Цицероном дольше, чем Сервий, — Аттик. Он возлежал рядом со своей сестрой Помпонией, которая была замужем — несчастливо — за младшим братом Цицерона, Квинтом. Бедный Квинт — казалось, что он, как всегда, пытается найти забвение в вине. Еще одним гостем за столом был Марк Целий Руф — ученик Цицерона, развлекавший присутствовавших нескончаемым потоком шуток и сплетен. Сам же Цицерон расположился между Теренцией и своей обожаемой Туллией. По тому, как он беззаботно смеялся шуткам Руфа, было невозможно догадаться, что у него были какие-то проблемы. Однако это было одно из свойств успешного политика — держать в голове массу проблем и переключаться с одной на другую, когда в этом возникала необходимость. Без этого жизнь политика была бы невыносимой.

Через какое-то время Цицерон посмотрел на меня и кивнул.

— Друзья мои, — сказал он достаточно громко, чтобы быть услышанным в шуме застольной беседы. — Уже поздно, и Тирон пришел напомнить мне, что я должен закончить свою инаугурационную речь. Иногда я думаю, что консулом должен быть он, а я — только его слугой.

Все рассмеялись, и я почувствовал на себе взгляды присутствовавших.

— Дамы, — продолжил хозяин. — С вашего позволения я похищу ваших мужей на несколько минут.