Очищение нации. Насильственные перемещения населения и этнические чистки в Румынии в период диктатуры Иона Антонеску (1940–1944)

Перед Первой мировой войной большинство румын в королевстве и за его пределами были землепашцами и скотоводами. Немногочисленный правящий класс Старого королевства состоял из интеллигенции (по отношению к ним румыны применяли термин «интеллектуалы»), духовенства, чиновничества и военных, в большинстве своем также этнических румын. При этом этнические румыны были очень слабо представлены в промышленности, ремеслах и коммерции. Румынские предприниматели обычно были евреями, греками или представителями других – по выражению Юрия Слёзкина – «меркурианских» меньшинств, чей традиционный образ жизни лучше подготовил их для достижения успеха в бурно развивающейся капиталистической экономике[55]. Политика ведущей в Румынии в предшествовавшие Первой мировой войне годы Либеральной партии, получившая название «мы сами», была призвана противодействовать ситуации, которая воспринималась как ненормальная, путем согласованной государственной поддержки «национальных» предпринимателей, т. е. этнических румын. Национал-либералы, фактически та же подновленная Либеральная партия, продолжили эту политику в 1920-х гг., когда они обладали едва ли не монополией на власть[56].

С присоединением новых провинций по итогам Первой мировой войны румыны столкнулись с ситуацией, в которой их ощущение отставания в более современных и значимых занятиях лишь усилилось. Города и местечки новых провинций населяли по большей части доминировавшие в прошлом национальности, такие как русские в Бессарабии, немцы в Буковине и венгры в Трансильвании, а также евреи, говорившие либо на идише, либо на языке культуры, преобладавшей в данной местности. Так, согласно переписи 1930 г., в Кишинёве, столице Бессарабии, румыны представляли 42,4 % всего населения, евреи – 35,7 % и русские – 17,1 %. Следует отметить, что границы румынских городов в межвоенный период проводились таким образом, чтобы путем включения в эти административные единицы пригородных сел с этнически румынским населением разбавить нерумынское большинство. В самом Кишинёве процент евреев и русских был еще выше, на что указывает сравнение с переписью 1897 г.: евреи составляли 45,9 % населения, русские – 27 %, а румыны – всего лишь 17 %[57]. В 1930 г. в Черновцах, столице Буковины, румыны представляли 27 % населения, евреи – 37,9 %, и немцы – 14,6 %; когда в 1910 г. австрийские переписчики регистрировали языковую (Umgangssprache), а не этническую принадлежность, 48,4 % населения города выбрали немецкий язык, 17,9 % – «рутенский» (т. е. украинский), 17,4 % – польский и лишь 15,7 % – румынский. В главном городе Трансильвании, Клуже, в 1930 г. румыны составляли 34,6 %, венгры – 47,3 %, евреи – 13 %, в то время как в 1910 г. соотношение было таким: 12,4, 71,7 и 11,6 % соответственно[58].

С точки зрения румынских националистов, это была мрачная статистика, но возможно, румыны чувствовали, что на практике ситуация была еще хуже. Как убедительно утверждает Ирина Ливезяну, «города и местечки новых провинций Румынии <…> вообще не проявляли видимых черт румынского характера». В Черновцах, например, «университет, театр, большинство лицеев и ежедневные издания были немецкими, а присутствие румын <.> за пределами собственно румынской общины не ощущалось»[59].

Румынские политики и интеллектуалы предпочитали объяснять эту ситуацию целенаправленными действиями предыдущих имперских режимов, которые якобы преднамеренно денационализировали румын, чтобы обеспечить себе контроль над румынскими территориями. Так, например, в своем исследовании 1930 г. о национальных меньшинствах Мануилэ, с одобрением процитировав С. Мехединць, который утверждал, что «Румыния – это самая гетерогенная с этнографической точки зрения страна в Европе» и что она – «единственная на Земле страна, чьи города по большей части находятся в руках чужеземцев», прибавил, цитируя Ю. Маниу, что города в Трансильвании «были созданы искусственно как центры мадьяризации» и что «румынское государство должно восстановить то, что разрушили венгры, но не путем разрушения существующих ценностей, а путем создания новых». «Вот и идея на будущее!» – заключил румынский демограф[60].

В этом вопросе Мануилэ был в полном согласии с большинством своих современников из среды румынских интеллектуалов и политиков, среди которых было распространено мнение, что после объединения румынских территорий новый «национальный идеал» включал модернизацию страны, сопоставимую с тем, что происходило как у соседей, так и на Западе, и в то же время – устранение «дыры в середине», т. е. недостаточной представленности этнических румын в большинстве престижных экономических и социальных сфер. Эти политики и интеллектуалы были склонны воспринимать такую ситуацию как нечто невыносимо постыдное, поскольку она наводила на мысль, что румыны были неспособны стать по-настоящему «современными»[61].