Очищение. Том.2. Душа

Тем не менее, если бы Чаадаева не было в нашей истории, его следовало бы придумать, потому что в борьбе и возмущении против него русский дух осознал себя философски. Эта небольшая провокация, состоящая из восьми «Философических писем», написанных в 1829–1830 годах, была самой настоящей прививкой чужеродной инфекции, лечить которую бросилось все народное тело тогдашней России. Но лечить ее пришлось думая и философствуя. Русская философия родилась, как это ни странно, не из подражания Западу, а из сопротивления этому подражанию.

И что еще страннее, когда вчитываешься в Чаадаева, отбросив всю политику, вдруг обнаруживаешь, что и он постоянно бьется против западной мысли за величие мысли русской.

Как бы там ни было важно творчество ранней русской философии для определения понятия духа, сейчас мое исследование посвящено понятию души. Поэтому я ограничу себя лишь тем, что говорил Чаадаев, а за ним славянофилы о душе. Чаадаев о ней говорил мало, но зато так, будто является подлинным продолжателем Радищева. Что его волновало, и с возрастающей силой по мере приближения к старости, — это бессмертие души. Из этих его рассуждений можно составить и некоторое представление о том, как он видел саму душу.

Чаадаев не так уж часто говорил о душе. Увлеченность битвой за разум и дух сильно мешала ему видеть такие мелочи. Тем не менее, Пятое письмо начинается с рассуждений, которые можно считать его душеведением. Поскольку рассуждения эти невелики, постараюсь привести их как можно полнее. Думаю, они весьма соответствуют и понятию о душе основных славянофилов.

Всё Пятое письмо начинается с эпиграфа из Мильтона:

«Они толкуют много о душе, но все превратно».

Из этого можно сделать вывод, что и все письмо будет посвящено душе. Это не так. Чаадаев довольно быстро утеряет нить своих рассуждений, и его затянет в умствования о человеческом духе. Но последую за ним, докуда поведет разговор о душе.

Все начинается с утверждения, которое прямо необходимо для собственного исследования Чаадаева:

«Вы видите, всё приводит нас снова к абсолютному положению: закон не может быть дан человеческим разумом самому себе точно так же, как разум этот не в силах предписать закон любой другой созданной вещи. Закон духовной природы нам раз навсегда предуказан, как и закон природы физической: если мы находим последний готовым, то нет ни малейшего основания полагать, будто дело обстоит иначе с первым» (Чаадаев. Пятое филос. письмо, с. 377).

Он ведет исследование духовной природы, и психология вместе с душой оказываются лишь штрихами в создаваемой картине рационального построения идеального образа мира. Причем, какими-то не очень удобными для использования штрихами.

«Школьная психология, хотя и имеет почти ту же отправную точку, приводит к другим последствиям. Она заимствует у науки о природе один лишь прием наблюдения, то есть именно то, что менее всего применимо к предмету ее изучения. И вот, вместо того, чтобы возвыситься до подлинного единства вещей, она только смешивает то, что должно оставаться навеки раздельным, вместо закона она и находит хаос.