Очки для близости

Феликс ввинтился в огромный дом, как шуруп в трухлявый пень. Легко и без усилий. Мадам объявила, что садится за мемуары и секретарь необходим ей для работы.

А великолепный экстерьер молодого человека приятно скрасит процесс.

Худощавый брюнет с огромными зелеными глазами составлял с хозяйкой заметную пару. Словно породистого щенка на шлейке, мадам таскала Феликса за собой и демонстрировала подругам с гордостью владельца питомника левреток. Секретарь мило тявкал, подставлял брюшко для почесывания и вставал на задние лапки по щелчку пальцев.

Если бы не эти цирковые упражнения, я относилась бы к Феликсу вполне лояльно. Мадам оставила дрессуру близнецов, получив новый объект для муштры. Но мужчины, позволявшие проделывать над собой столь унизительные эксперименты, были противны мне всегда.

А Феликс скользил ласковым взглядом по дому, словно прикидывая, какой кусочек откусить. Фу!

Единственный, кто противостоял мадам, был Геннадий. Философский взгляд на вещи лишил его чувствительности к укусам, щелчкам кнута и запаху пряника. Феликса он звал "ваш Эндимион [3], тетушка" и в случае высочайшего гнева отбрехивался словами Фонвизина: «Ваше благородие завсегда без дела лаяться изволите».

Не отягощенная лишним образованием Флора Анатольевна стискивала зубы и изображала гордое презрение. Чем она могла ответить схоласту племяннику, свободно обсуждавшему релятивистскую космологию с адептами теории относительности? Такой букет был Флоре не по зубам.

— Люблю женщин умных и язвительных, — говаривал Гена, припадая к моей ручке, пока близнецы плавали или катались на пони, а мы дожидались окончания урока в микроавтобусе.

Я была начеку.

— Вас чем-то обидели красавицы?

— Что вы, Марь Пална, меня?! Скорее удивили…

— Вы, Гена, фат и неудачник.

— Скорее фаталист.

Пожалуй, мы больше дружили, чем флиртовали. Но дверь в свою комнату я запирала на ночь всегда. Обжегшись на молоке, дуешь на воду.

И говоря честно, разговоры о «женщинах умных и язвительных» постоянно напоминали мне о том, что я дурнушка. Все остальное — пустые комплименты и заполнение вакуума.

Помимо Геннадия и остальных обитателей профилактория, клан потомственных Бурмистровых представляли две дамы — родная сестра покойного Максима Филипповича Вера Филипповна Краснова и его младшая дочь Ольга Максимовна.

Вера Филипповна, колоритная особа лет пятидесяти, ударно трудилась на комсомольских стройках века лет тридцать с гаком. Своего родного брата она с полным правом называла буржуем недорезанным, акулой империализма и на застольях любила петь «Марсельезу» и «По долинам и по взгорьям». Подозреваю, что во многом это была поза. Вот один забавный факт.

Изводя мадам Флору своим пристрастием к пролетарскому «Беломору», в сумочке Вера Филипповна хранила «Кэмел». Я об этом узнала случайно. Как-то раз шустрый Максим задел кофейный столик, ридикюль двоюродной бабушки упал, раскрылся, и вместе с французской косметикой на пол вывалилась пачка американских сигарет.

Тучная «бабуля» мгновенно накрыла пачку салфеткой, так как в яшмовой пепельнице, под нос Флоре, дымилась третья по счету «беломорина».

Мадам вынужденно терпела все выходки ударницы строительства Байкале-Амурской магистрали. Максим Филиппович Бурмистров оставил крайне хитрое завещание. Все состояние он поровну разделил между сыном и дочерью, но особо оговорил участие Веры Филипповны в семейном предприятии как советника по экономическим вопросам с правом вето в течение десяти лет.

Надо сказать, что родная тетушка моего нанимателя лично на стройках кайлом не махала. Последние годы она благополучно просидела в кресле главбуха на участке Усть-Кут — Комсомольск-на-Амуре и в вопросах экономики смыслила на порядок выше остального семейства. В Москву Вера Филипповна вернулась только по настоятельной просьбе тяжелобольного брата.

Принципиально отказавшись от помощи, она купила двухкомнатную квартирку на юго-западе и постоянно напоминала, что ни копейки у государства не увела. Участие в грабительском, по ее словам, бизнесе Бурмистровых она принимает, лишь помня о клятве, данной у постели умирающего брата.

Мадам Флору Краснова презирала, Дмитрия Максимовича терпела, Ольгу Максимовну и внуков обожала.

Нисколько не похожая на старшего брата, Ольга была нежной, вечно испуганной блондинкой двадцати девяти лет. Глядя на нее, мне всегда хотелось спросить: а какой была их мама? Думаю, тонкая нервная организация близнецов, а также Ольги и ее дочери пошла от погибшей в огне жены Максима Филипповича. Ольга писала стихи, играла на скрипке, посещала все театральные премьеры и имела какое-то творческое образование. Она не вмешивалась в дела производства и воспитывала дочь Валентину пяти лет, которую все в семье называли Тиной.

Интересы Ольги и Тины представлял ее муж Леонид. Премерзкий тип, гипнотизирующий свою жену одним присутствием.

Рядом с ним Ольга превращалась в безвольную куклу и, по-моему, страдала.

— Он взял ее штурмом, как Суворов Измаил, — говорил Гена. — Ольга не из нашего времени, она тургеневская барышня. Но отнюдь не кисейная. Думаю, Леонида ждет сюрприз.