Одарю тебя трижды (Одеяние Первое)

— Вот вам, пожалуйста, любые. Это рюмка-подстав­ка, чтобы не держать в руке. — И ни с того ни с сего громко затянул: — Зачем тебе серебро и злато, когда не­чего есть! — Высоко поднял руку. — Куда нужнее вареные яйца-а-а! — Набрал в легкие воздуха и грянул на высокой ноте: — А-а!..

Доменико оторопел, но Артуро спокойно — что тут-де особенного — указал рукой:

— А это теплое молоко, пейте, ешьте, прошу, а об одежде не беспокойтесь. Не сомневаюсь, договоримся о цене, заранее говорить незачем — разговор о деньгах портит аппетит...

Расстроенный, Доменико равнодушно положил на хлеб сыр, нехотя откусил, и таким безвкусным показался тонко нарезанный хлеб — не то что рукой отломленная краюха деревенского хлеба...

— Где можно умыться?

— Ох я, безмозглый дурень! — И Артуро стукнул себя по лбу. — Как же позабыл, пожалуйте сюда, а вон там то самое... если угодно... Это мой сын Джанджакомо, види­те, как он у меня хорошо откормлен, какие у него ру­мяные щеки. Но так дорого стоит прокормить семью.

Когда они вернулись в комнату, Доменико сел за стол, Артуро же сказал:

— Если угодно, сударь, пожалуйте две драхмы, и, по­ка вы завтракаете, схожу за одеждой.

Розовые, голубые были дома в Краса-городе, остро­верхие, сияло солнце. По улице рука об руку прогулива­лись изящные женщины в красивых легких платьях, при­крывшись от солнца красивыми зонтами, иные — с детишками в белых костюмчиках. Прислонившись к сте­не, бездельно стояли мужчины, лениво оглядывая жен­щин; по мостовой катил тележку зеленщик, и при виде знакомой зелени — зеленого лука, петрушки, киндзы — Доменико воспрянул духом... На входных дверях висели колокольчики. Время от времени какой-нибудь прохожий вытирал ноги о коврик у входа и звонил. Посреди улицы стоял подвыпивший мужчина, бренча на струнном ин­струменте. Легкий ветерок шевелил белье на балконе... Над пестрыми заборами склонили ветки ивы, каменный лев посреди большого бассейна, задрав голову к небу, извергал из пасти вместо рыка струи воды. Женщина в красном платье вела на поводке черную косматую со­бачку; вдали переливалась под солнцем река.

— Нравится? — спросил Тулио.

— Что...

— Наш город.

— Очень.

На бортике бассейна, скучая, сидел Джузеппе и, судя по его вздутым мускулам, размышлял.

— Тсс, — Тулио приложил палец к губам, шепча: — Пошли, пока не заметил, неохота с ним связываться.

Они на цыпочках свернули в сторону. Сзади кто-то завопил:

— Ага, попался! Попался наконец!

Подросток лет пятнадцати грозил Джузеппе коро­тенькой палочкой. Рядом стояла пожилая женщина.

— Кто это? — спросил Доменико.

— Наш юный безумец, дурачок Уго, — оскалился Ту­лио.— Любит изводить Джузеппе.

Мальчик манерно изгибал руки, облизывая губы. Он казался полным, однако был не столько толст, сколько рыхл телом, лицом же походил на красивую женщину лет пятидесяти, но красота эта была неприятна, несураз­на; очень большие раскосые серые глаза его, невыразимо прекрасные, временами цепенели, льдисто меркли, и тогда в них, лениво всплеснув хвостом, взблескивали серые рыбки и, не сумев вырваться, отчаянно трепы­хались.

— Ага, попался! — грозился Уго и хмурился, до­вольный.— Выпущу из тебя кишки, не уйдешь от меня!

— Пошел вон, сопляк!

— Слышишь, бабушка, слышишь, да?! Как не убить его за такие слова! Скажешь, не заслужил ножа под ребро!

— Убери-ка сосунка, пока не свернул ему шею!

— Не сердись, сынок, не обижайся, сам знаешь — больной он, — виновато сказала старая женщина.

— Не знаю и знать не хочу! Тронутый — держите до­ма, заприте, и баста!

— Да к другим-то не пристает, а тебя вот завидит, шалеет...

— Меня?! Он со всеми такой! И к Цилио пристает, и ему грозит.

— Твои кишки — ножны, Джузеппе, и я всуну в них мой каморский нож! А ты схватишься руками за живот, изогнешься пополам!..

— Ступай вон, слюнтяй! Палочкой убить собрался!..

— Не бойся, я и настоящий раздобуду для тебя, и тогда держись, взмахну разок — и... увидишь...

Низкие цветные столики и бамбуковые кресла с высо­кими спинками расставлены были прямо на тротуаре. У стены, прислонясь к ней плечом, стояла стройная женщина и, щурясь — солнце било в глаза, — наблюдала за прохожими.

— Что будешь пить? — спросил Тулио. — У нее все есть.

— Не знаю... Не хочется пить...

— Чтобы пить, вовсе не надо хотеть пить,—ухмыль­нулся Тулио. — Садись. Гляди, какая вдовушка...

Тулио беспечно закинул ногу на ногу, Доменико чув­ствовал себя скованно. Женщина грациозно оттолкну­лась от стены и направилась к ним. При каждом шаге она слегка изгибалась, и от этого стан ее словно струил­ся, извиваясь. Платье туго стягивало высокую грудь — пуговки грозились отлететь.

Наклонилась, опершись о стол кончиками пальцев, улыбнулась снисходительно.

— Что будешь пить, Тулио?

— Пенистое. Свежее?

— Вчерашнее.

— Отлично. Для начала подай две... Будешь пить, Доменико?

— Как ты его назвал?

— Доменико.

Женщина беззастенчиво оглядела его.

— Откуда он?

— Я и сам не знаю. Откуда ты, Доменико?

— Из деревни.

— И такой бледный! — удивилась женщина; ласковый низкий голос ее разлился медом.

Доменико промолчал.

— Сейчас подам. — Женщина отошла.