Одарю тебя трижды (Одеяние Первое)

— А-а, это? — Доменико глянул с пренебрежением. — Папоротник.

— Диковинное. А полезное? Не знаешь?

— Какое там полезное! Разве было бы его столько, будь оно полезно...

— Зря ты так... — Беглец повел рукой из стороны в сторону. — Раз растет, значит, польза.

— Какая?

— Почем я знаю... вам тут виднее.

— Говорю же — нет, кого угодно спросите... Овцы и козы и те не едят, с голоду подохнут — не притро­нутся.

— В самом деле? Да, удивительное растение. — Го­нимый отломил стебель с листьями. — Посмотри, какое оно...

— Какое?

— Меж другими, в зарослях, и вправду неказистое, а ты полюбуйся на него отдельно, подними вверх и гля­ди, как дивно нанизаны листья, и сами листья необыкно­венные... — Беглец прилег, вертя стебель в руках.

Доменико не скрывал изумления.

— А ты говоришь — негодное оно. Что-то есть в нем, если козы и овцы не едят... Ты, наверно, и того не знаешь, что ядом змеи лечат?

— Как это лечат?..

— Больных исцеляют.

— Ядом? — усомнился Доменико и махнул рукой. — Что вы, змеиный яд убивает!

Гонимый присел.

— Что, и у вас тут водятся?

— Да, черные.

— И много их?

— Не очень... Но одна есть, ужас... С иголку, и не приметишь, а укусит — конец, умрешь.

— Правда? Как называется...

— Ииркола чи...

— Ииркола чи... — повторил Беглец. — Ученые люди, Доменико, из яда этой ииркола чи наверняка лекарство приготовили бы.

— А вы сами откуда, простите?.. — спросил Доменико погодя.

Из какого он края, Беглец не ведал, но родные места, хотя и смутно, все же помнил: кругом простиралась во­да, — может, на острове родился. Океан непрестанно ме­нял цвет — то отливал зеленым, то синим, иногда взбаламученно желтел, бушевал; и над ним извивались молнии, на берег исступленно, с грохотом налетали валы, а на земле, когда поднимался ураган, вихрился са­мум, угрожающе завывал и метался исполинский столб песка. Люди выскакивали из бамбуковых хижин, броса­лись к деревьям, липли к ним, хватались руками, прижи­мались лицом; оттого, наверное, и любили деревья. У каждого было свое, излюбленное, и чтили их как по­кровителей... Было свое дерево и у Беглеца — с про­хладными сладковатыми плодами. Не очень высокое, с жесткошершавой облупленной корой, и после урагана все тело бывало исцарапано до крови. Он называл свое дерево отцом.

— Отцом?

— Да, у меня не было отца.

А холмы помнились ясно, никогда после не встреча­лись ему горы того цвета; в светло-зеленых листьях, не­обыкновенные были листья — опадали и сразу жухли, но не желтели, как везде и всюду, а светлели, едва-едва от­давали желтизной. Зато осенью все было багряным, и утомленный глаз невольно тянулся к волнам, упорно точившим берег.

— И долго вы там жили?

Однажды на остров обрушился страшный ураган; по­мнит, что не успел добежать до своего дерева, припал к другому, а когда, открыв глаза, увидел над собой ухо­дящие в небо канаты и заросшие, волосатые, глумливо искаженные лица — ошалел; привстал — вокруг по-прежнему синела вода, сверкала на солнце синева, на синем небе белели сиявшие облака, и в сине-белом обрамлении резал глаз черный флаг.

— А кто они были?

Беглец так и не узнал, кто были пираты, — не пони­мал их языка. Потом за их кораблем погнался другой, и он спрыгнул в воду.

— Почему?

Очень скверно обходились с ним, мерзкие были люди, страшные.

— А что такое корабль?

— Корабль? Не знаешь?!

— Нет, — смутился Доменико.

— Чего тогда заставлял рассказывать, — усмехнулся Беглец. — Корабль вроде большого деревянного дома, по морю плавает.

— А море что такое?

— И моря не знаешь? Море — это много, очень много воды.

— А-а...

— Эх, Доменико, Доменико, — Беглец пристально по­смотрел на Доменико, — счастливый ты...

— Почему?

— Потому что... так лучше.

— Как так?

— Не знать ни моря, ни корабля, вот как. У тебя и врагов, верно, нет?

— А почему должны быть? Что я, плохой человек?..

— Э-эх... — Беглец от души рассмеялся и, склонив го­лову на сторону, повторил: — Эх, счастливый ты, Доме­нико...

К ОТЦУ ПРИШЛИ ДВОЕ

В вечернюю пору к отцу пришли два человека. Худо­щавый веснушчатый парень несмело постучался и приник щекой к прохладной двери, заморгал, напряженно вслу­шиваясь.

— Войдите, — отозвался спокойный голос. — Входите, дверь не заперта.

Веснушчатый глянул на спутника, и они робко пере­ступили порог.

Отец стоял возле горящего камина, о его спину и го­лову терлись блики огня. Конопатый затенил глаза, а другой, сумрачный, помрачнел еще больше.

— Что привело тебя, Нанду?

Хмуро опустил голову Нанду, теребя в руках шапку. Наконец решился ответить, но передумал...

— Пускай он говорит сначала.

— А чего мне говорить, — парень развел руками. — Ничего такого и не было, сошел я в лощину, к роднику, а там его жена, как ее... ну... воду набирает. Взял и под­собил ей кувшин на плечо поднять, а он в кустах прятал­ся, подглядывал, думал, будто я, ну... как это говорит­ся... что мы с его женой... будто промеж нас...

— Почему ты так думал, Нанду?

— Так оно и есть, — разволновался тот. — Не умею сказать... а так оно, так...

— Почем он знает, ну, почем?

— Откуда тебе известно, Нанду?

— Так смеялся... таким смехом, ну...

— Смех смеху рознь, да?