Одарю тебя трижды

— А этого… не схватили? Не догнали?

— Да он сам, грандиссимохалле, как полоумный бросился на нашу сторону, вопил, орал, и сначала подумали, что он ради нас старался, что он нашей ориентации, а мерзавец налетел на первого же солдата и намертво впился в него зубами — так и не оторвали, как ни колотили прикладами.

— Убили?

— Да… Так точно!

Расстроился маршал Бетанкур, досадуя на себя, хотя редко бывал недоволен собой: «Как же я сам не додумался подбросить каатинге людей… Чего бы проще!» — и, боясь опять дать маху в спешке, заходил, обдумывая положение.

— Гонец не проболтался о новости — по пути или здесь?

— Нет, грандиссимохалле.

— Все равно немедленно заточить. В корпус передадите приказ: пока ни шагу дальше. Большой урон нанесли нам эти потаскуны, мой полковник, огромный, однако и из этого тарарама надо извлечь выгоду. Поэтому не мешкая, пока светло, перевезите генерала Хорхе домой, пронесите по улицам в открытых носилках, пусть весь город узнает о его ранении, люди решат, что дела наши плохи, и все недовольные поднимут голову, считая, что настал их час, повылезут из углов. Раскинешь по городу весь свой офицерский состав — пусть смотрят во все глаза, слушают во все уши, представишь список недовольных мной. Сровняем с землей этот поганый городишко и возьмемся за Камору — очистим от сомнительных элементов!

— Хвалить мне вас разве достоин я, великий маршал… — Полковничье сердце взволнованно подскакивало, и несуразная получилась фраза. — Но вы гений, и как же удержаться, как не высказать это, грандиссимохалле…

— И Каэтано пусть возвестит иначе, чем обычно: «Такой-то час вечера и не так уж все гениально».

— А если не посмеет…

— На кой тогда у меня ты?

— Слушаюсь, обязательно прокричит, грандиссимохалле.

— Сам ты принял какие-либо меры?

— Попробовал кое-что, — без особых результатов, — полковник Сезар смутился.

— Что именно?.. Слушаю.

— Решил выявить недовольных — готовил вам приятный сюрприз, грандиссимохалле, но поскольку моих людей быстро распознают даже бородато-усато-парикастыми, я запустил в народ незнакомый ему кадр — нарядил генерала-красавчика женщиной, соорудил ему бюст из шерсти, другие места округлять не пришлось, и отправил в ночное заведение… Но оплошал.

— Почему?

— Перестарался, чересчур соблазнительно нарядил, и походке обучил слишком вызывающей, и кожа у него очень нежная — розовая, грандиссимохалле… Переборщил, словом. Сами понимаете, с красивой бабой не о политике говорят.

— О чем же?!

— Исщипали всего.

Помрачнел великий маршал, но увлеченный рассказом полковник не заметил этого, еще больше насупился Эдмондо Бетанкур, грубо спросил:

— Итак, ясно задание?

— Да, конечно, — оживленно, развязно ответил Сезар.

— Что-то развеселился ты, мой Федерико, — маршал гневно сузил глаза. — От безделья бывает это, и, между прочим, в том, что полегла каатинга, никакой твоей заслуги нет.

— Да… — потемнел развеселившийся полковник, опустил голову. — Вы правы. Так точно, разумеется. Правду соизволите заметить, гранд…

— Сам и поведешь корпус. Ступай.

Солнце еще светило, когда сволокли деревья к реке и связали плоты. Во множестве срубил их Сантос, и не стихал барабан Грегорио Пачеко, пока Сантос не утер взмокший лоб. Доменико устало опустился на пень, в ушах все стучал топор и грохотал барабан, все тело ныло, но он был доволен, потянулся, хоть и через силу, и увидел возвращавшихся в Кану дос вакейро. Опередив всех, Жоао Абадо спешил к конселейро, страшно возбужденный.

— Говорил же я, конселейро… — Он задыхался, глотал слова. — Говорил же, нечего принимать… потому как… прощелыга расфуфыренный… На кой он нам был…

— В чем он провинился? — тихо спросил конселейро, озирая вернувшихся — не было среди них дона Диего.

— А в том. Ненадежный он, думаю, и посадил его в засаду поближе к себе — следить за каатингой. Прошло время, обернулся вдруг, зашипел: «Тсс», — тише, дескать, взволнованный был, паршивец. Я подумал, может, каморца приметил, а он еще поманил меня… Подполз к нему кое-как, тихо, чтоб не шуметь, а он: «Как дела, Жоао, как себя чувствуете?..» Шут гороховый… Никакого каморца, понятно, не было… Злость меня взяла, конселейро, отошел я подальше, видеть его тошно было, а когда мы стали возвращаться, исчез он, сгинул! Изменник, продажная шкура, трус!.. На кой был нужен, конселейро, чужак, спесивец…

— Успокойся, Жоао, каждый сам знает, что ему делать.

И остальные вакейро подошли к присевшему под высоким деревом конселейро. Вскоре весь город был там. Зе по-прежнему стоял поодаль от других. Грегорио Пачеко и Сенобио Льоса бережно помогли конселейро встать, обхватили руками за спину, подставили плечи. Мендес Масиэл собрался с силами и твердо заговорил ослабшим голосом; предзакатный был час, когда притихает все, примолкает, и каждое слово слышалось ясно:

— Братья, надо решить еще одно дело — двоим из вас придется вывезти женщин и детей.

Удивились канудосцы — что тут было решать!

— И остаться с ними навсегда.

И тут все отвернули лица, чтоб не встретиться взглядом с конселейро, один Доменико не уразумел сути, и конселейро пояснил: