Одарю тебя трижды

Сквозь пламя костра в накаленном дрожащем воздухе и он переливался весь, призрачно трепетал, расплывался, менялся; и лицо его, всегда спокойное, сурово справедливое, печальное лицо его скрывалось за пламенем, разрывалось, и сейчас, прямой, бодрый после бессонной ночи, не сводил он с сына, такого любимого, с Доменико, пытливого взгляда, жаркого в неуловимо летучих извивах всклокоченного пламени, — чего-то ждал отец от Доменико, сам отец чего-то желал… Это-то понял Доменико в смятении, но что ему следовало сделать, не мог постичь. Напряженно подавшись вперед, тянул руки к отцу, молил о чем-то, а качаемые мятежным пламенем тени терлись, словно осушали рдевшее, взмокшее от жара лицо; тянул руки к отцу, молил подать какой-нибудь знак, подсказать, но, увы, на народ смотрел теперь отец, и Доменико, ищущий, тоже обратил взгляд на своих односельчан — они, крестьяне, посылали с огнем весть о своих простых, нехитрых делах ввысь, в небо, и уплывали их безмолвные рассказы вверх с бродягой дымом; и Доменико, ликуя, снова вперил в отца очищенный огнем взгляд и скинул с себя Одеяние, схватил покрепче, размахнулся и — прямо в пламя!

Отец тихо кивнул — стоял прямой и словно бы исполнивший долг, а все другие оторопело смотрели на торжественно-возвышенное зрелище, — огонь ласково объял Сокровенное Одеяние, нежно подобрался снизу, трепетно забился сверху, и первый невесомый дымок поднялся над Одеянием — это пестрая история Доменико, длинная и короткая, устремилась теперь легкой дымкой вверх, в небо, горели вольные или невольные спутники Доменико, так разнившиеся друг от друга, сгорали люди.

Огонь начал с тех, что просто мелькнули когда-то, где-то; запылало золотое шитье — одним взглядом охваченные далекие люди: беспечно гулявшие по мощеным улицам краса-горожане, коротавшие время у прохладных фонтанов, женщины с кудлатыми собачонками на изящном поводке, мужчины, убивавшие время в пересудах, охотники поесть, попить, развлечься; заодно с ними пламя поглощало каморцев там, в Каморе, лениво подпиравших стены, вроде б бесстрастных, но настороженных, напружиненных, в глаза не смотрели, зато буравили взглядом спину проходившему мимо с опаской, укрывались под маской, а дальше, в сертанах, на быстрых конях носились вакейро — какие люди были вакейро! Все горели. Горели жители Города ярмарок, почти безликие, торгаши, только из страха в меру алчные, ради прибыли, выгоды терявшие главное, жалкие люди…