Одень свою семью в вельвет и коттон

Мне не следовало ей говорить. Быть импульсивным типом хорошо, потому что вы всегда приходите вовремя на работу. Однако это и плохо, потому что вы все делаете вовремя. Выпиваете ли вы чашку кофе, принимаете ли ванну, идете ли в прачечную – нет никакой загадки в ваших приходах и уходах, нет места для спонтанности. В тот период своей жизни я каждый вечер посещал ИХОП, выезжая из дому на велосипеде ровно в семь и возвращаясь ровно в девять. Я там никогда не ел, а просто пил кофе, глядя в одном и том же направлении, сидя в одной и той же кабинке, читая библиотечные книги ровно час. После этого я ехал в продуктовый магазин. Даже если мне ничего не надо было покупать, я все равно ехал, так как на это было отведено время. Если очереди были небольшими, я колесил домой длинной дорогой или объезжал квартал несколько раз. Я не мог вернуться домой раньше – эти десять или пятнадцать минут не были предназначены для пребывания в квартире.

– Что случится, если ты опоздаешь на десять минут? – спросила Бренди. Моя мама часто спрашивала то же самое (все спрашивали): – Ты думаешь, мир рухнет, если ты переступишь порог в-9:04?

Они говорили это в шутку, но ответ был «да». Именно так я и думал. Мир бы рухнул. В те вечера, когда другой посетитель занимал мою обычную кабинку в ИХОПе, я был подавлен. «Вам помочь?» – спрашивала официантка, а я обнаруживал, что не могу вымолвить ни слова.

Бренди составляла часть моего расписания около месяца с небольшим, когда я стал замечать, что не могу найти некоторых вещей – ластиков и крошечных книжечек с рецептами, которые я приобрел в Греции. Порывшись в своих ящичках и стеллажах, я обнаружил отсутствие других вещей: коробочки с канцелярскими кнопками, брелока в форме ореха.

– Я понимаю, к чему ты ведешь, – сказала моя мама. – Маленькая зараза открыла твою дверь на крыльцо и лазила по твоим вещам, пока ты был блинном заведении. Так все было, правда?

Я не мог стерпеть, что она так быстро догадалась.

Когда я задал Бренди прямой вопрос, она сразу раскололась. Это выглядело так, будто она до смерти хотела сознаться, даже репетировала. Невыразительное извинение, мольба о пощаде. Она обняла меня за талию, и когда она наконец отлипла, я потрогал подол своей рубахи, ожидая, что он будет мокрым от слез. Ничего подобного – он был сухим. Я не знаю, почему я сделал то, что сделал, или, скорее, думаю, что знаю. Это было частью моего смехотворного плана явить собою хороший пример.

– Ты знаешь, что мы должны сейчас сделать, не правда ли? – Я говорил твердо до тех пор, пока не осознал последствия, и тут я сплоховал. – Мы должны пойти… и рассказать твоей маме о том, что ты только что сделала!

Какая-то часть меня надеялась, что Бренди попытается меня отговорить, но вместо этого она просто пожала плечами.

– Ну естественно, – отреагировала моя мама. – Я хочу сказать, ты с тем же успехом мог донести о ней кошке. Чего ты ожидал от этой матери? Что она вышьет для дочери коврик с Десятью заповедями? Очнись, болван, эта женщина шлюха.

Конечно, она была права. Мать Бренди выслушала меня со сложенными на груди руками, и это был хороший знак, пока я не понял, что ее гнев был направлен на меня, а не на дочь. В дальнем углу комнаты длинноволосый мужчина чистил ногти ножницами. Он глянул в мою сторону, а потом снова переключился на телевизор.

– Большое дело, взяла ластик, – сказала мама Бренди. – Что вы от меня хотите? Чтобы я вызвала службу спасения? – У нее это звучало невероятно пренебрежительно.

– Я просто решил, что вам следует знать о происшедшем, – сказал я.

– О'кей, я знаю.

Я вернулся к себе и прижал ухо к стене спальни.

– Кто это был? – спросил мужик.

– Да так, один придурок, – ответила мама Бренди.

После этого страсти улеглись. Я мог простить Бренди взламывание моей двери, но не мог простить ее мать. Датак, один придурок. Я хотел пойти в заведение, где она работает, и сжечь его дотла. Пересказывая эту историю, я поймал себя на использовании фраз, услышанных по радио. «Дети хотят ограничений, – сказал я. – Они нуждаются в них». Как по мне, это звучало тривиально, но все вроде бы соглашались – особенно моя мама, которая предположила, что в данном случае делу помог бы карцер. Она еще не спихивала всю вину на меня, так что было еще приятно рассказывать ей всякую всячину, греясь в благотворном ореоле ее возмущения.

В следующий раз, когда Бренди постучала ко мне, я притворился, что меня нет дома – уловка, которая не сработала. Она позвала меня, сообразила, что происходит, и затем пошла домой смотреть телек. Я не планировал злиться вечно. Пару недель лечения тишиной, а потом, думал я, мы начнем там, где закончили. Иногда я случайно проходил мимо нее во дворе: она стояла с таким видом, будто ждала кого-то, кто бы ее забрал. Я говорил: «Привет, как делишки?», а она дарила мне сдавленную маленькую улыбку, похожую на ту, какую изображаешь, когда кто-то, кого ты терпеть не можешь, ходит с пятнами от шоколада сзади на штанах.