В последний день отдыха папа решил, что вместо постройки дома на Изумрудном острове нам стоит усовершенствовать наш старый дом. «Может, построить бассейн, – сказал он. – Что вы на это скажете, дети?» Ответа не последовало.
К тому времени как папа перестал перед нами заискивать, пляжный домик стал баром в подвале. Он выглядел как самый настоящий бар с высокими стульями и подставками для вина. Там была раковина для мытья стаканов и куча разных салфеток, на которых в мультяшной форме изображалась светлая сторона алкоголизма. Неделю или две мы с моими сестрами шатались у барной стойки, притворяясь пьяницами, но потом новизна себя исчерпала, и мы напрочь об этом забыли.
Во время последующих каникул, с родителями и без них, мы, бывало, проезжали мимо коттеджа, который когда-то считали своим. Каждый из нас называл его по-разному, поэтому со временем потребовались четкие определители. («Ты понял,
Я понимаю, что такая история вряд ли способна вызвать сочувствие. («Мой дом – в общем,
Наш отец продолжал обещать то, чего не мог дать, и со временем мы стали считать его актером, который пробуется на роль доброжелательного миллионера. Ему так и не досталась эта роль, но он наслаждался самим вкусом слов. «Как вы смотрите на покупку новой машины?» – спрашивал папа. «Кто за то, чтобы поехать в круиз по Греческим островам?» Он ожидал, что мы будем разыгрывать из себя охваченную энтузиазмом семью, но нам не хотелось возвращаться к старым ролям. Будто уносимая отливом, мама уплывала все дальше и дальше, сначала к раздельным кроватям, затем вглубь коридора, в комнату, украшенную морскими пейзажами и корзинами с выгоревшими на солнце долларами. Было бы неплохо иметь коттедж на побережье, но у нас уже был дом. Дом с баром. Кроме того, если бы все и получилось, как мы хотели, вы не были бы за нас рады. Мы просто не тот тип людей.
Глава 4. Фуллхаус, или Полон дом
Мои родители были не из тех, кто ложится спать в одно и то же время. Сон овладевал ими, однако ни время, ни наличие матраса не имели большого значения. Отец предпочитал кресло в подвале, а мама готова была уснуть где угодно, зачастую просыпаясь с отпечатками ковра на лице или со следами узоров дивана на мягкой плоти предплечий. Это меня немного смущало. Она могла спать по восемь часов в день, но никогда не спала восемь часов подряд и не переодевалась ко сну. На Рождество мы дарили ей ночные рубашки в надежде, что она поймет намек. «Они для сна», – говорили мы, и мама смотрела на нас странным взглядом, как будто время сна, как и мгновение чьей-то смерти, было настолько непредсказуемым, что не требовало никакой специальной подготовки.
По сути, нас воспитывала пара домашних кошек, и потому у нас не было четко установленного времени сна. В два часа ночи накануне рабочего дня мама говорила не: «Марш в кровать!», а: «Разве вы не устали?» И это был не приказ, а искренний вопрос. Что бы мы ни ответили, она просто пожимала плечами. «Ну, как хотите, – говорила мама, наливая себе не то тридцатую, не то сорок вторую чашку кофе. – Мне тоже неохота спать. Не знаю почему, но неохота».
Мы были семьей, которая никогда не унималась, наш телевизор был до того раскален, что для переключения каналов нужна была кухонная рукавица. Каждый вечер у нас был подобием вечеринки с ночевкой, так что настоящие вечеринки не производили особого впечатления на меня и моих сестер.
– Но ведь нам можно не спать хоть всю ночь, – как правило сообщали хозяева.
– Ну и что с того?… – отвечали мы.
Первую вечеринку с ночевкой, на которой я побывал, устраивал соседский мальчик по имени Уолт Уинтерс. Как и я, Уолт был шестиклассником. Но в отличие от меня он был компанейским и атлетически сложенным, что, в принципе, означало отсутствие у нас каких-либо общих интересов. «Но почему он пригласил
Она не сказала мне, что мама Уолта заставила его пригласить меня, но я знал – это единственно возможное объяснение. «Да иди уже, – ответила мама. – Там будет весело».