Одержимость

Машинально подняв взгляд, Малкольм увидел громадную крысу, которая не спеша спускалась к нему, не отрывая от молодого человека взгляда своих злобных глаз. Он резко отпустил веревку и, бормоча сдавленные проклятия, отступил назад; крыса же неожиданно и ловко повернулась на сто восемьдесят градусов, и проворно побежала по веревке в противоположном направлении, вскоре скрывшись в темноте верхней части комнаты. В то же самое мгновение Малкольм заметил, что шум крыс, на некоторое время притихших и ничем не выдававших своего присутствия, возобновился с новой силой.

Эти мимолетные события снова вернули его к мысли о том, что он до сих пор так и не выяснил, где находится логово этого омерзительного зверя, и не осмотрел картину, хотя накануне явно намеревался это сделать. Он взял вторую лампу, снял с нее абажур и, подняв высоко над головой, подошел к третьей от камина картине, в правой части которой прошлой ночью исчезла крыса.

При первом же взгляде на нее он невольно вздрогнул и едва не выронил лампу; смертельная бледность залила его лицо, колени задрожали и по лбу поползли тяжелые капли пота. Однако он был молод и достаточно смел, а потому вскоре взял себя в руки и снова подошел к картине, которая прежде была покрыта толстым слоем грязи, а сейчас выглядела совершенно чистой.

На ней был изображен судья, одетый в пурпурную, украшенную горностаями мантию. У него было сильное, безжалостное лицо, в котором можно было различить черты зловещей хитрости и мстительности; чувственный рот надменно изгибался, а крючковатый, розоватого оттенка нос, чем-то напоминавший клюв, придавал ему сходство с хищной птицей. Остальная часть лица имела мертвенно-бледный оттенок. Глаза омерзительно поблескивали и поражали своим яростным, зловещим выражением. Заглянув в них, Малкольм похолодел, сразу подметив сходство с выражением глаз той громадной крысы.

Лампа снова задрожала в его руке, когда он увидел, как это животное, свирепо поблескивая глазами, выгладывает из отверстия в углу картины, и тотчас же заметил, как словно по чьему-то сигналу смолкли все звуки остальных грызунов. Тем не менее он снова постарался успокоиться и продолжал осматривать картину.

Судья восседал в большом резном дубовом кресле с высокой спинкой, стоявшем справа от массивного камина, а за его спиной в углу комнаты с потолка свисала веревка — ее свитый кольцами конец лежал на полу. С ощущением чего-то похожего на ужас Малкольм узнал на картине интерьер той самой комнаты, в которой он находился в данный момент; объятый подступающим страхом, он судорожно огляделся, словно ожидал обнаружить позади себя чье-то присутствие. Затем он перевел взгляд в угол комнаты рядом с камином и с громким криком выронил лампу, резко ударившуюся о пол.

Там, в кресле судьи, за которым болталась веревка, сидела все та же крыса, взиравшая на него глазами покойного хозяина этого дома, но сейчас в них чувствовалось выражение особой, доселе невиданной им ярости и ненависти. Если не считать завывания и шума ветра за окном, в комнате стояла абсолютная тишина.

Звук упавшей лампы отчасти привел Малкольма в чувство. К счастью, она была металлическая и потому не разбилась; тем не менее необходимость как следует осмотреть ее хоть немного позволила ему отвлечься от объекта своего тревожного внимания и вернула присутствие духа. Приведя лампу в порядок, он провел ладонью по лбу и на некоторое время задумался.

Нет, так не пойдет, сказал он сам себе. Так можно и с ума сойти. Надо с этим кончать! Я обещал доктору, что больше не стану по ночам пить чай. Но как он был прав! Что-то и в самом деле не в порядке с моими нервами. Странно, а ведь раньше я ничего подобного за собой не замечал. Да и чувствую себя здесь как никогда хорошо. Ну, ладно, сейчас со мной снова все в порядке, а на будущее надо перестать валять дурака.

Он приготовил себе коктейль из бренди и воды и с решительным видом, чтобы продолжить работу, уселся за стол.

Было уже около часа ночи, когда он оторвался от своего занятия, вновь встревоженный неожиданно наступившей тишиной.

Ветер за окном завывал с неослабевающей силой, дождь хлестал по окнам.

В комнате не раздавалось ни звука, если не считать гулкого эха, гулявшего по высокому дымоходу; временами до Малкольма доносилось шипение водяных брызг, случайным образом долетавших до очага. Огонь к тому времени почти погас, и пламени практически не было.