Одержимость

Лоуренс так и сделал, внутренне готовый к тому, что ничего не произойдет и останется только улыбнуться, предложить жене пораньше поужинать, а вечером посмотреть телевизор. Лоуренс сидел и ждал, легко положив пальцы на ножку бокала. В доме воцарилась неприятная, гнетущая, неестественная тишина, и он увидел, как Джейнин снова напряглась.

Бокал начал двигаться. Лоуренс отдавал себе отчет в том, что не прилагает никаких сознательных усилий для этого, но бокал заскользил по изогнутой дуге к букве «Н». После паузы метнулся к букве «Е», потом к «Т». Снова, и еще более порывисто к «Н», «Е» и «Т». Снова к «Н», «Е» и «Т». Наконец, резким толчком бокал переметнулся к краю доски, замер там на мгновение и, конвульсивно вздрогнув, свалился с края доски.

— Нет, нет, нет, — прочитала Джейнин. — Знаешь, дорогой, мне кажется, он не хочет разговаривать с тобой.

С огромным усилием стараясь казаться спокойным, Лоуренс достал сигарету и закурил.

— Кто не хочет со мной разговаривать, Джейнин?

— Родерик Джаместон, — ответила она. — Майор Родерик Джаместон. Когда-то он жил в этом доме. Я разговаривала с ним, когда ты вошел. Он был убит во время революции в битве за Йорктаун, по крайней мере, так он сказал мне. Его похоронили на маленьком заброшенном кладбище, там, за ручьем. Завтра мне хотелось бы взглянуть на его надгробную плиту.

У Лоуренса перехватило дыхание. Он не велел трогать траву вдоль кладбища, надеясь, что Джейнин не узнает о весьма неприятном соседстве.

Но, по-видимому, она случайно наткнулась на могилу и, очистив мох с мраморной плиты, прочитала имя «Родерик Джаместон». Никто из семьи Лоуренса никогда не упоминал эту фамилию и ничего не узнал об этом человеке.

— Ясно, — сказал Лоуренс, чувствуя, как огромная тяжесть легла ему на плечи.

— Надеюсь, ты понимаешь, Джейнин, — он заговорил так, как обычно разговаривают с маленьким ребенком, — бокал движется не сам по себе, а под действием бессознательного напряжения твоих пальцев. И любое послание такого рода подсознательно заложено у тебя в мозгу.

— Возможно, — ответила Джейнин, — но разве от этого послание становится менее реальным, дорогой? Ведь кто-то все равно вложил его мне в голову! Попробуй это опровергнуть.

Неожиданно ее тон изменился.

— Не волнуйся, милый. Ничего особенного не произошло, майор Джаместон такой забавный. Он любит хвастаться своими подвигами. Если ему верить, то он постоянно дрался на дуэлях и крутил романы с женщинами!

Джейнин громко и возбужденно засмеялась.

— Трудно верить всем его рассказам. Хотя он впадает в ярость, когда я говорю, что он, возможно, все несколько преувеличивает. Однажды майор даже швырнул бокал через всю комнату.

К удивлению Лоуренса Джейнин прижалась к его груди и замерла. Он чувствовал биение ее сердца.

— Я люблю тебя, — нежно обнимая жену, сказал он.

— Я знаю, — ответила Джейнин и чуть приподняла подбородок, подставив губы для поцелуя. Губы Джейнин были теплыми и мягкими. Казалось, что переход в мир теней для нее был слишком обычным делом. Джейнин жила как бы одновременно в реальном и нереальном мире. Лоуренс крепко, до дрожи в руках, обнял жену и впервые за много месяцев почувствовал настоящую близость.

— Интересно, — пробормотала Джейнин, — а как он проделывал это?

Лоуренс лежал без сна рядом с крепко спящей Джейнин, чье ровное и теплое дыхание мягко щекотало ему щеку.

Он измучил себя, пытаясь найти хоть что-нибудь, что могло бы отвлечь жену от странных игр с доской и бокалом и этих мнимых бесед. В отчаянии он вспоминал четыре первых, очень счастливых года их совместной жизни в крошечной квартире на Вашингтон-Сквер. Тогда он написал две книги, и обе были удачными.

Джейнин, в то время легко и беспечно относившаяся к своей собственной карьере, пробежалась по всем офисам театральных продюсеров на Бродвее, с зажатым под мышкой альбомом, полным вырезок из газет, прославляющих ее выступления во время летних гастролей… потом год каторжного изучения живописи… довольно короткий период осады рекламных агентств и развешивания по всему городу объявлений… всплеск энтузиазма, увлечение поэзией авангардизма и тонкая стопка неопубликованных стихов.

Потом Джейнин отвергла Нью-Йорк, пожелав переехать в уединенную сельскую местность. Ради этого они переехали в Нью-Хэмпшир, где у нее, наконец, появилась возможность заняться живописью. Что касается Лоуренса, то ему было все равно, где писать.

В очаровательном старом доме, построенном в колониальном стиле, с окнами, выходящими на океан, Джейнин произвела на свет около полудюжины пейзажей. После бесчисленных колебаний она выставила их в местной картинной галерее. Ни один из них не удостоился похвалы или хотя бы положительной оценки. Джейнин откровенно заскучала, забросив краски и холсты.

Потом, во время бесконечной зимы в Новой Англии, появились первые признаки апатии, которая вскоре заставила их ходить от одного специалиста к другому в Бостоне, Нью-Йорке, Вашингтоне…

А потом кончились деньги, и они очутились здесь.