Одержимость

– А, сколько не жалко, – она махнула рукой, слабо улыбнувшись. Тогда я заглянул в свой кошелек и достал оттуда купюру достоинством в 500 руб. (это все, что было при мне). Отдав деньги, я подождал еще немного, пока она скрутит в рулон свое полотно, и, прихватив его, продолжил путь по направлению к университету. Отойдя на некоторое расстояние от сквера, где позировал перед художницей, я приметил урну для мусора и, недолго думая, подошел и бросил туда ее рисунок, который мне был решительно не нужен. Но потом, едва отойдя в сторону, я вдруг услышал шум приближающихся шагов и обернулся в изумлении. Эта женщина, как видно, еще некоторое время смотрела на меня издали, и от ее необычайно пытливого взора не ускользнуло мое движение по направлению к урне. Тогда, забыв про свой мольберт, она подбежала и достала из урны то, что я в нее кинул, а потом набросилась на меня с упреками:

– Но зачем же так? Неужели вам совсем не понравился мой рисунок?

Я в смущении пытался оправдаться:

– Вы мастерски изобразили мою физиономию. Портретное сходство налицо! Но я как-то не привык любоваться своим изображением. Если хотите, оставьте его себе…

– Тогда я верну деньги, – заикнулась она. Но я остановил ее:

– Да, ладно. Всякая работа должна быть оплачиваемой. Вы заслужили! Всего доброго, – закончил я привычной фразой и поспешил в университет, где провел два занятия, а потом пошел домой.

Об этом случае на бульваре и об этой женщине я, конечно, вскоре позабыл и не вспомнил бы, если б не встретил ее снова, – и в том месте, где совсем не ожидал. Примерно через месяц (это была уже середина осени, – время, когда пришлось надеть теплое пальто), мне понадобилось остричь волосы, а в том квартале, где я жил, была, кажется, всего одна парикмахерская. Туда-то я и направился, – тем осенним воскресным днем, но, когда вошел в салон, увидел ее – ту художницу с бульвара. Правда, теперь в переднике парикмахера, – но да, без всякого сомнения, это была она.

– Фигаро тут, Фигаро там, – засмеялся я. – Это уже третье место, где я вас вижу!

Она улыбнулась мне в ответ и, пригласив в свободное кресло, сказала:

– Если б вы зашли в наш музей, то могли бы увидеть меня и там.

– А вы и в музее работаете? – опять удивился я. – Как вы все успеваете, а?

– Три дня там, три дня здесь, – сухо сказала она и, повязав мне фартук, осведомилась насчет прически.

– Модельная стрижка, покороче, пожалуйста, – проговорил я скороговоркой и умолк, задумавшись о чем-то. Она побрызгала из пульверизатора мне голову и приступила к своей работе. Я не привык говорить, когда «колдуют» над моими волосами, потому хранил молчание, пока парикмахерша сама не нарушила его.

– Вы ведь из Оренбуржья, не так ли? – осведомилась она, как ни в чем не бывало.

– А вы это откуда знаете? – насторожился я, глядя на нее в зеркало.

– Ну, как же? – усмехнулась она. – Тогда в гостинице вы мне давали свой паспорт. Кажется, вас зовут Василий Иванович. Я не ошиблась?

– Нет. Все правильно. И вы запомнили? Удивительно! – поразился я.

– У меня хорошая память на лица, да и имя ваше довольно примечательное, – говоря это, она улыбалась, прямо как тогда на бульваре. Я теперь понял причину той ее улыбки – она просто вспомнила мое имя.

– Вы будете смеяться, если я скажу, что мое детство прошло на улице Чапаева…

Она и в самом деле засмеялась, а потом извинилась и сказала:

– Надо же, какое совпадение! А то, что вы оказались в нашем городе, это тоже случайность?

– Нет, – я качнул головой и нахмурился (на эту тему мне совсем не хотелось говорить). Она продолжила свою работу, и на пол снова посыпались ошметки волос. Потом зажужжала машинка, а, когда снова установилась тишина, эта женщина, глядя на мое отражение в зеркале, как будто невзначай сказала:

– Меня, кстати, Владислава зовут.

– Впервые встречаю женскую форму этого имени, – небрежно проговорил я. – Вашим родителям не откажешь в оригинальности!

– Они умерли, – сказала, как отрезала, моя новая знакомая.

– Простите, – извинился я. Она же замерла с ножницами в руках, отрешенно глядя в какую-то даль, – видимо, в прошлое, где остались ее воспоминания о родителях. Потом она отошла в сторону и включила телевизор, которым пользовались в этом салоне те, кто там работал (правда, в то воскресное утро никого, кроме нее, я не видел). Вернувшись, ни слова не говоря, она снова принялась за дело. Вскоре начался выпуск новостей. Сперва показали главу государства – на его подмосковной даче, – тот что-то говорил (смутно помню), потом – репортаж, посвященный захвату заложников в театральном центре на Дубровке, – в те дни отмечалась очередная скорбная годовщина тех событий.

Когда начался этот репортаж, лицо Владиславы стало мертвенно-бледным, а ножницы в ее руке дернулись, и в первый раз она неосторожно вырвала клок волос из моей головы, что причинило мне боль.