Одержимые блеском: о драгоценностях и о том, как желание обладать ими меняет мир

Мария Антуанетта повзрослела и стала преданной матерью, женой, которая тепло и по-дружески (пусть и без страстной любви) относилась к своему мужу. То время, которое она не проводила со своей семьей, королева тратила на искреннюю благотворительность и продолжала поддерживать искусство. Да, Мария Антуанетта не обращала внимания на экономику и политику, Марии Терезии из нее не получилось. Но б'oльшую часть своей жизни она была хорошей матерью, милым человеком и бесполезной, но совершенно безобидной королевой.

Но когда она бывала плохой, то становилась ужасной. Ее подростковый бунт оказался весьма дорогостоящим. Она устраивала пиры, которые продолжались несколько дней и запомнились на века. Именно Мария Антуанетта усовершенствовала прическу дня, «французский помпадур» высотой в один фут, и увеличила ее высоту до трех футов, добавив к ней страусовые перья и драгоценные камни, а однажды и модель военного парусника. И хотя все придворные в Версале округляли глаза, они отчаянно пытались подражать ей.

Императрица Мария Терезия, которой так хотелось, чтобы дочь стала настоящей француженкой, начала настаивать на том, что не стоит вести себя столь фривольно и не обращать внимания на экономические заботы французского народа. Посылая письмо за письмом, она писала дочери о том, что «заставить народ любить нас – это талант, которым ты великолепно овладела. Не потеряй его…»[87]. И Мария Терезия предупреждала дочь о том, что, хотя глупое поведение – развлечения с подругами, игнорирование придворных, трата тех денег, которые она не успела проиграть или оплатить ими наряды, на любого художника, попавшегося на ее пути, – можно простить молоденькой девушке, в конце концов дочери придется за это заплатить. Пророческие слова…

Мария Терезия обладала политическим чутьем и проницательностью, которых так не хватало ее дочери. Она писала, что Мария Антуанетта «идет к пропасти»[88]. И мать никак не могла взять в толк, почему ее упорной, обходящейся в кругленькую сумму дочке, не обладающей никакими явными талантами, кроме красоты и очарования, никак не удается заманить мужа-тинейджера в постель. Неужели это настолько трудно? В конце концов, ведь исключительно ради этого ее и отправили во Францию.

Когда же через семь лет после свадьбы муж все же исполнил свой супружеский долг и Мария Антуанетта родила девочку (она назвала ее Марией Терезией в честь своей матери), она внезапно перестала вести себя словно испорченная, безразличная, прожигающая жизнь и деньги постоянная участница вечеринок.

У нее появилась новая навязчивая идея: простая жизнь.

Пусть они едят пирожные

Давайте прервемся на секунду и посмотрим на не столь уж простую культуру Версаля. Символы и канонические образы вне контекста – это всего лишь абстракции. Мария Антуанетта стала символом – и афера с колье стала символом этого символа – своего правления и его упадка. Чтобы по-настоящему расшифровать этот символ, нам необходимо понять более широкий контекст французской ярости в этот период.

Как я уже говорила, Версаль – это не Вена. У Марии Антуанетты было относительно нормальное детство, насколько оно могло таким быть при матери-императрице. Австрийская королевская семья и двор были относительно сдержанными. Мария Антуанетта выросла в достаточно скромной и в некотором смысле обыденной для принцессы атмосфере. Придворные дела оставались придворными делами, а частная жизнь королевской семьи оставалась частной. Формальный протокол, презираемый практичной Марией Терезией, соблюдался в очень редких случаях. Во дворце было два крыла (очень похоже на Белый дом). В одном вели официальные дела, в другом жила королевская семья. Дворец Хофбург, в котором родилась Мария Антуанетта, сейчас является резиденцией президента Австрии.

Версаль же со своими зеркальными коридорами[89], граненым хрусталем и позолотой везде был аналогом Грейсленда[90] в восемнадцатом веке, только более декадентским и нарочитым. Он был результатом пожеланий и безумств не одного человека, а целой нации[91]. Помимо всего прочего, во французской культуре того времени ценили внешние проявления богатства и власти. В итоге проблема оказывалась намного серьезнее, когда они сравнивали внешность с реальным положением дел.

Пусть австрийский двор был менее шикарным, чем французский, но если Габсбургам не хватало гламура, то они компенсировали это авторитетом и влиянием. Если Вену можно было бы назвать округом Колумбия, то Версаль играл роль Голливуда во всем его блеске.