– Откуда ты знаешь?! – округлила глаза Машка.
– Догадался, – выдохнул муж и закрыл глаза. Сердце определенно болело. И это было новое ощущение для Долина, испытавшего в своей жизни много разной боли, кроме этой.
Появился Воин Пантелеич, ведя за собой совсем древнего мужчину с окладистой седой бородой в две ладони, густыми длинными седыми локонами, перетянутыми повыше лба берестяным обручем, и пронзительно синими глазами. Старец вышагивал широко, но степенно. По всей стати его читалась не иссякнувшая богатырская сила, сочетавшаяся с приобретённой долгим житейским опытом мудростью. Маша смолкла, во все глаза любуясь старцем. А Воин Пантелеич нарочито заворчал, окинув взглядом лежащего с закрытыми глазами Андрея:
– Э-э, нет, голуби мои! Так дело не пойдёть! И так ты, красавица, о муже заботишься? Смотри, до чаво довела! Опять корчит воина…
Старец положил десницу на плечо Воина Пантелеича, чтоб смолк, вплотную подошёл к лежащему и строго сказал:
– Встань, воин!
Сразу исчезла боль и дрожь в руках. Пальцы вновь обрели нормальную чувствительность, а всё тело будто потеряло в весе килограммов пятьдесят. Андрей почти без усилий поднялся. Только чуть пошатывало, будто земную ось качает из стороны в сторону. Старец, тем временем, взял голову Андрея двумя руками, неотрывно глядя ему прямо в глаза. От его стальных рук исходила такая сила, какой Долин никогда прежде не испытывал. Его словно накачивали ею, и одновременно по телу разливался благодатный покой. Старец держал голову Андрея двумя руками и медленно говорил тихим, но внятным басом, который, как казалось, мог быть слышен только тому, к кому обращён:
– Одною силою растений даже оберегаемый любимой женщиной ты не можешь более противостоять им. Они вооружаются и будут вооружаться ещё полтора десятка лет. Ко времени, как иссякнет их сила, многие из таких, как ты, будут покоиться в земле. Но прежде, чем уйти в неё, ты должен заронить семена, что должны взойти. Лишь после того, как заколосятся новые побеги Рода, ты имеешь право уходить. Понимаешь?
Долин молча кивнул. Старец продолжал говорить, держа голову молодого человека в железных руках. В его лице во время речи не менялось ничего. Даже глаза не смаргивали слезу, точно не ведали влаги. А взор был блестящ, горя ровным огнём, что мог бы испепелить, это Андрей чувствовал и знал точно, а сейчас согревал и наполнял трепещущей радостью. Радость изгоняла из сердца остатки боли, наполняла живительным теплом всё нутро и точно расправляла крылья певчей птицы где-то под кадыком. Даже тихонько смеяться хотелось.