Одержимые войной. Доля

Мы небриты, мы немыты,

лица пылью заросли.

Мы мечтаем о корытах,

про ханум [3] мы видим сны.

На здоровых и нарядных

мы косим на молодух.

Если хочешь есть варенье,

не лови……

Гриша медленно вскипал. Он побледнел, а Таня, часто мигая, смотрела на него, словно смахивая соринку, залетевшую в глаз, затем внезапно схватила его за руку и зашептала:

– Прости, парень! Я дура пьяная, сама не знаю, чего делаю.

Он сделал медлительный долгий глоток из горлышка, не сводя прищуренных глаз с собеседницы. Потом перехватил ее запястье и негромко, но властно сказал:

– Пошли отсюда. У меня пустое купе.

– Как же? – смутилась девушка. – Тут же твои друзья. Пьют, песни поют. Вы ж афганцы! – последнее слово в её устах прозвучало с внезапной пронзительностью. Гриша зло улыбнулся и ответил:

– Попутчики. Все из разных частей. Знакомы сутки, в кассе знакомились. Так что… Хотя ты и права, афганцы, – и свесившись вниз, громко крикнул всем: – Кабул базар, шурави контрол! Водка барма [4] ?

В ответ сразу три руки протянули ему по бутылке. Две оказались початыми. Он выбрал нераспечатанную и поблагодарил:

– Ташакур [5] , – и протянул руку Тане приглашающим жестом:

– Пошли?

– Э-э, братан! Ты куда? – неловко пытаясь сфокусировать мутный взгляд, забеспокоился позвавший его сюда дембель в шарфике. Гриша молча попал ногами в ботинки, которые не стал шнуровать, подхватил на руки спускавшуюся следом Таню и уже из коридора, продолжая держать девушку на руках, обернулся:

– Наверху свободно!

В спину уходящему русоволосая толстушка обронила:

– Небось пошел кость разминать… которая от силы – двадцать.

Последней реплики и дружного ржания ни Гриша, ни Таня уже не слышали. Через пару минут они были в его купе с зашторенными окнами. Он бережно опустил девушку, сел напротив, легко толкнув дверь. Та захлопнулась, и шум окружающего мира как отрезало.

Поезд рассекал необъятные просторы «одной шестой части суши». Однообразные пески сменились затейливым гигантским лабиринтом оврагов и ложбин, по одной из которых пролегало железнодорожное полотно. Оно извивалось, следуя поворотам естественного тоннеля, и состав раскачивало из стороны в сторону на каждом повороте. Когда Гриша вносил Таню в тихое купе с зашторенными окнами, состав как раз совершал очередной пируэт на полном ходу, спутники повалились друг на дружку, не удержав равновесия. Гриша неловко задел плечом косяк, но не обратил внимания на боль, потому что внезапно глаза его оказались прямо напротив огромных и прекрасных, как два зимних озера, серых глаз девушки. Секунда повисла вечностью в искривленном пространстве. Проносились века и века, эпохи сменяли друг друга, и роды перетекали в роды, пополняя бесконечную вереницу судеб и душ человеческих, нисходящих на землю в вечном танце любви. Отдаваясь этому танцу, Гриша погрузился в чарующую бездну потрясающих серых глаз, что, дрожа ресницами, глядели в ту же бездну, и тёплое волнующее дыхание девушки касалось щек, и ничего вокруг не существовало в эту бесконечную секунду.