Одержимые войной. Доля

– Раздевайся, я сейчас, – и скрылась в полумраке комнаты.

Григорий скинул ботинки, нашарил тапочки, наверное, Настиного отца, а может, брата, и, повесив свою куртку на её плащ, медленно направился в сторону комнаты, где только что скрылась девушка. Из глубины незнакомого пространства послышался её голос:

– Я сейчас, подожди меня, проходи на кухню.

Послушно развернувшись, Гриша побрёл в противоположном направлении, туда, где в стандартной планировке хрущовских «двушек» со смежными комнатами и совмещённым санузлом безошибочно можно было найти 5-метровую кухоньку, как правило, заставленную так плотно, что больше двоих за столом в ней ну никак не может поместиться. На столе возвышался невероятных размеров подсвечник, на котором вместо свечек весело располагались засушенные еловые шишки. Уставясь на это нелепое зрелище, Гриша пропустил момент, когда в тесное пространство кухоньки вплыла Настя. На ней был розовый шёлковый халатик, манерно перевязанный на слабый узел белым кушачком с кружевной окантовкой, пушистые самодельные шлёпанцы на босу ногу и, кажется, больше ничего. Только грудь украшала тонкая нить жемчужного ожерелья, которого до этого на девушке не было, да из-под белокурых прядей на мочках ушей поблёскивали жемчужные же серёжки. Это было одновременно и восхитительно и смешно.

В руках у юной хозяйки были бутылка какого-то дорогущего красного вина не из наших и два бокала на длинной тонкой ножке. Она протянула их Грише и произнесла:

– Ну что, рыцарь! Будем ухаживать за дамой?

– Разумеется, мадемуазель, – подыграл молодой человек, хотя опять в голове пронеслось: «Всё-таки лучше бы молчала!». Принял из рук девушки бокалы, поставил на стол, поискал глазами штопор и, не найдя, вопросительно глянул на неё. Она понимающе кивнула и достала искомый инструмент из ящичка под столом. Со словами «Ах вот оно, что!» Гриша принялся откупоривать вино и, пока делал это, разливал кровавого цвета напиток королей по бокалам, наблюдая, как начинают играть живые разноцветные блики в благородном хрустале, ни разу не бросил взгляда на Настю, она же впилась глазами в своего гостя и сантиметр за сантиметром ощупывала его внешность, точно примеряя её к своей. Когда он закончил ритуал и поднял свой бокал, она удовлетворенно откинулась на спинку стула и молвила:

– За настоящих мужчин!

– …и женщин, – тихо добавил Гриша и с прищуром во взгляде неторопливо пригубил фантастический напиток. Ничего подобного он не пробовал, даже не представляя себе возможности существования в природе такого букета ароматов. На миг аж дух перехватило. Но, быстро совладав с собой, он вернулся к условиям светской игры и произнёс:

– Какое дивное вино, герцогиня! Не из знаменитых ли погребов мэтра Рошаля?

– Ах, граф! – потупила глазки скромница-графиня, – после неурожая и засух последних лет правления нашего незабвенного Луи… Луи… э-э… Ну, как там его!.. В общем, этого недоумка последнего Луи …кроме, как у мэтра Рошаля, ни у кого не осталось в погребах настоящего вина. Впрочем, – она загадочно улыбнулась, – у меня для вас, мой дорогой граф, есть ещё кое-что.

– Что же? Я весь в нетерпении, – живо подхватил Гриша-граф, подавшись вперёд всем корпусом и подумав про себя: «Что ж, когда она играет, совсем даже ничего, не глупа, по крайней мере». Настя-графиня отвечала своему визави с тем же потупленным взором, однако внимательно следила за каждым движением Григория. Настоящей женщине ведь совсем не важно, в какую сторону обращены её глаза; то, что ей надо, увидит – и не только глазами.

– Для вас, мсье граф, как для подлинного рыцаря у меня есть горячее сердце и тысяча и один безе.

– Тысяча и один? – смутился граф, – Это впечатляет. Но для них нужна тысяча и одна ночь. У меня, кажется, нет столько.