Одержимые войной. Доля

Ещё три года назад, незадолго до того, как решился вопрос с её переводом в Ташкент, чему немало поспособствовал именно Агамирзян, о чём Таня не знала, в одной из московских библиотек она случайно наткнулась на изданную в XVIII веке книжечку не известного ей Егора Классена [23] , утверждавшего, что славяне обитали ещё во времена ранней античности как цивилизованный народ, имевший государство с сильной армией и могучей промышленностью, занимая пространство от Алтая до Дуная и от Белого до Мёртвого морей. Ей и самой иногда приходила в голову крамольная мысль. Если Руси всего 1000 лет, по Лихачёву и Карамзину, как могла она появиться этак сразу и вдруг, на пустом месте огромным, больше соседних, государством? Так не бывает, думала она и пыталась найти какие-нибудь объяснения или опровержения. Поиски навели её сначала на труды Ломоносова, как оказалось, по большей части либо утраченные, либо отчего-то засекреченные. Но из доступных в библиотеках крупиц, где великий учёный утверждает, что русская история подмарывается и переписывается двумя одиозными господами – Миллером и Шлёцером [24] в угоду амбициям европейских монархий, можно было составить себе смутное представление о какой-то грандиозной исторической подтасовке, давным-давно происходящей в Отечестве. Кое-что на ту же тему проскальзывало и в той художественной литературе и художественно-историческом кино, которым в ту пору увлекалась юная студентка. Тогда она была горячей поклонницей Андрея Тарковского, прежде всего как автора фильма об Андрее Рублёве. В этой ленте она нашла немало для вызревающей идеи обратиться к древнейшей истории славян и искать их следы на востоке. Однако новая тема студенческих исследований, взволновавшая девушку, надолго вытеснила этот интерес. Основной её специализацией были восточные языки и культуры, и эта тема возникла естественным образом. Яркая, как блеснувший в степной пыли золотой слиток, обронённый проскакавшим тысячу лет назад всадником, тема была и романтична, и тяжела, как его доспехи. Татьяне Кулик она казалась тем интереснее, что скудная литература по ней изобиловала противоречиями, а немногочисленные попавшиеся ей на глаза артефакты, извлекаемые из толщи земной, никак не хотели вписываться в какую-либо готовую схему. История Хазарского Каганата [25] , о котором почти ничего доступного широкой публике не было известно, поманила её за собой, и, в итоге, привела и в стены Ташкентского университета, и к профессору Агамирзяну, вот уже тридцать лет усердно изучавшему следы этой некогда могущественной центрально-азиатской державы, не имея возможности опубликовать свои труды, ибо тема хазар пребывала с 1956 года под негласным запретом. То есть, учёным дозволялось копаться в этих древностях, но выносить на широкую публику выводы из своих исследований – ни-ни!

И вот её работа – на финишной прямой. Опытный, искушенный во многих тонкостях и перипетиях истории и политики, которые, переплетаясь, никогда не перестают спорить друг с другом, профессор Агамирзян приложил немало усилий к тому, чтобы облечь исследования своей подопечной в обтекаемую форму, к которой трудно будет придраться кому бы то ни было. У него Татьяна научилась премудрости эзопова языка. Под руководством многоопытного наставника Таня поубавила в максимализме, стоившего ей в прежние годы проблем в отношениях с людьми. Конечно, до конца отделаться от качества, изначально присущего ей, девушке не удалось. Периодические всплески того, что в недалёком будущем начнут величать на европейский манер «нонконформизмом», то и дело отмечали её, в целом, ровное поведение. Но, усвоив многое из уроков Агамирзяна, в сферу профессиональной деятельности эти проявления она уже не допускала давно. Дипломная работа выходила вполне корректной, не опровергала ничьих авторитетов, не изобиловала претензиями на открытия и уже по одному этому вполне могла претендовать на положительную оценку.

Когда она была полностью написана, оставалось лишь оформить обложку надлежащим образом, профессор пригласил ученицу к себе домой. Они пили чай, беседовали о будущих планах, о видах на поступление в аспирантуру, о возвращении в Москву или продолжении работы здесь, в Ташкенте. Спокойный и даже несколько вялый ход разговора не предвещал того резкого поворота, что последовал уже в тот момент, когда Тане показалось, что пора уходить. Агамирзян вдруг положил свою тёплую пухлую ладонь ей на руку и сказал, впервые вдруг перейдя на «ты»:

– Скоро, конечно, мы расстанемся. Вряд ли нам разрешат и дальше работать вместе. Это вообще редкая удача, что мне досталась такая ученица. И я тебе, Танюша, очень благодарен.

– Что вы, перестаньте, право, – смутилась Таня, высвобождая свою руку из-под руки профессора. Но он удержал её, положил ещё вторую ладонь и, глядя пристально прямо в глаза потерявшейся девушке, примолвил:

– Не спорь. Это так. Тебе не дадут поступить в аспирантуру. Ты получишь свой красный диплом и свободное распределение. Иными словами, прямой путь к безработице. Я историк, Танюша. И неплохой…