Одержимые войной. Доля

Завораживающе наивные, как лепет ребёнка, слова самочинной молитвы, соединяющие церковно-славянский язык Кирилла и Мефодия с русскими дохристианскими символами и корнями, по наитию пришедшие в юную голову, поддержали и укрепили девушку. Лихорадочно подбирая вокруг своего тайного захоронения совсем не интересные ей археологические «безделицы» – для отчёта, она укреплялась в уверенности, что обязательно вернётся на это место, разыщет реликвии, из которых одна будет ей своеобразным маячком, по зову которого отыщется и вторая, тем самым, сохранив священную Книгу. Не могла знать в те минуты Татьяна, вдруг ощутив боль в давно, казалось бы, сросшейся кости ноги, что путь к заветному месту будет долог. Не знала, что на этом пути будет подстерегать её столько тяжёлых потерь. Сначала – любимый профессор. Незадолго до защиты диплома Агамирзян скоропостижно скончается от сердечного приступа, и на главную профессиональную битву его ученица выйдет без наставника. Учуяв возможность поглумиться над внезапным «сиротством» воспитанницы Агамирзяна, на её защиту прибудет капитан Дворецкий, ко всему вдобавок, кандидат исторических наук и доцент какого-то университета. Вести себя он будет так, точно защищается не потенциальная краснодипломница и круглая отличница, а провинившийся двоечник. Завалить её ему не дадут. Но «красного диплома» Татьяна Кулик не получит, и про её работу на тему «Персидские, тюркские и славянские аспекты в истории Хазарского Каганата» будут ходить анекдоты. А всего через два года после неудачной защиты выпускницы Ташкентского Государственного Университета из его библиотеки исчезнут оба экземпляра этой работы. И никто по этому поводу не только сокрушаться не будет, даже не спохватится. А пройдёт ещё немного лет, и сами воспоминания о том, что когда-то в этих стенах учились студенты по направлению из Москвы, будут затираться и объявляться чьей-то досужей выдумкой. И наступит время, когда свой диплом Таня не сможет даже предъявить при устройстве на работу, поскольку это будет «никчёмный диплом второсортного иностранного государства».

Но до тех времён ещё далеко, Татьяне предстояло пережить несколько напряжённых месяцев, до новой весны, прежде чем она сможет, наконец, выехать в Северный Казахстан, где отыщет в степи заветный вскопанный собственноручно курган, извлечь свои заветные святыни, и, со всеми предосторожностями, на случай возможной слежки, перекладными, через Оренбург, добираться домой. И ещё как нескоро сможет она приступить, наконец, к расшифровке древних текстов. Коротая за ними весь свой досуг, таясь глаз, шаг за шагом приближаясь к разгадке языка и пониманию заложенных в нём смыслов. И в волшебную новогоднюю ночь, когда цифры 1989 будут сменяться цифрами 1990, придёт озарение, благодаря которому сможет она, наконец, прочесть Книгу, овладев ключом к древнему языку, на порядок превосходящему по своему богатству современные, вместе взятые. И поймёт она важную истину: что все они, эти позднейшие языки – по сути, производные от одного древнейшего.

Глава 8. Игры с «памятью»

– И спрашивается, кому помешал мий оливець? – Костя Кийко, извлекающий из мусорного ведра под столом свой любимый огрызок карандаша, напоминал слона в посудной лавке.

– Зрелище не для слабонервных, – заметил Долин, – космонавт-исследователь, гражданин Хохляндии Кийко обнаружил космический мусор.

– Костя, – подал голос сухопарый Краевский, получивший в редакции журнала воинов-интернационалистов «Память» прозвище «Шило» за неумение спокойно сидеть на стуле дольше минуты и за рост. Он нервически шевелил пальцами, водил плечами, подергивал шеей, закидывал то одну, то другую ногу на колено. Но удивительным образом располагал к себе собеседниц, чем в редакции пользовались, когда надо было «влезть в душу» несговорчивых. – Скажи, почему самые большие люди питают слабость к самым маленьким предметам? Твой карандашик иначе, как в микроскоп, и не разглядишь.

– Досыть вам трепаться! Хватит, – добродушно отмахнулся Костя, разглядывая огрызок, будто проверяя, всё ли не месте. – Я ж не пристаю до вас, що курите. У мене своя слабость; верчу в руках тии огрызки, тай мысли до головы приходят.

– Мысли? Это сильно, – отозвалась недавняя выпускница факультета журналистики Надя Чукина. Она всегда принимала участие в перекурах, в пику Локтеву, называемых «информационными обменами». Дима не вмешивался в способ работы подразделений возглавляемого им фонда, считая главным результат. Но стиль работы редколлегии журнала его раздражал. «Гоп-шарага, а не редакция! – восклицал он, обнаруживая группу в полном составе на прокуренной лестнице во время очередного «информационного обмена». Впрочем, тем, как правило, и ограничивалось. «Гоп-шарага» выдавала очередной результат, выходил очередной номер, и Локтев лишний раз убеждался, что прав, не вмешиваясь, не понукая, а, если надо, подсказывая.