Одержимые войной. Доля

Голос вещавшего смолк. Ярким лучом выхватились потаённые закоулки памяти Долина, от многих из которых сознательно или бессознательно бежал он, в том числе, ища спасения у доктора Беллермана. Каждый миг общения с отцом, каждый миг их странствий по горам, каждое слово, когда-либо им сказанное сыну, возникли перед внутренним взором, и в долю секунды заняли своё место в сознании, очистившемся от наносного, ложного. И воцарился в душе не просто полный покой, а радость, ибо ушла тьма безвестности прошлого, смутных очертаний неведомых призраков, прежде угнетавших неясностью. Вспомнилось ущелье, где поредевший взвод, в составе которого был стрелок Андрей Долин, выполнил задачу – остановил и уничтожил караван от базы «духов» на подмогу их передовому отряду. Вспомнил, как со старлеем сбегали со склона, чтобы спешно, пока на шум боя не примчалась новая группа бандитов, перетащить наверх, где на узком плато заняли они свою позицию, доставляемое караваном имущество. Среди трофеев сундучок, который тащили вдвоём, один раз споткнулись и выронили. Дверца распахнулась, и Андрей увидел завёрнутые в цветастый персидский платок тонкие чёрные кожаные листки, аккуратной пачкой сложенные один на другой и испещрённые мелкими письменами белым по чёрному на неведомом языке. Он спросил старлея, что это. Тот насупился, пожал плечами и, не ответив, приказал закрыть сундук и продолжать подъём. И они шли, спотыкаясь и падая, снова подымаясь и отряхиваясь, чертыхались и продолжали путь. По упорству, с каким офицер тащит именно этот груз, остальное либо небрежно покидав, либо выронив в пыль и бросив, по тому, как сосредоточен и угрюм, оправдывая свою фамилию Угрюмов, Андрей понял, что сундучок, верно, главная цель операции, стоившей обеим стреляющим друг по другу сторонами нескольких десятков жизней. Он отчётливо вспомнил, как по возвращении из рейда вызывали в Особый отдел, допытываясь, не вскрывали ли сундук и не присвоили ли что из трофеев. Андрея разозлила назойливость офицера особого отдела, и он, дерзя, бросил ему в лицо, что если им так не доверяют, шли бы сами с боем брать так интересующее их барахло. Офицер поиграл желваками и прошипел, что «наверху не забыли про отца перебежчика и что, если товарищ солдат будет позволять себе неуставное обращение к офицерам, припомнят эту связь со шпионом, так что можно спокойно схлопотать расстрел». Андрея рассмешила попытка офицера угрожать ему. С хохотом ответил он, что не уверен, является ли расстрел большей неприятностью, чем подобные рейды. На том и расстались. Больше ни в рейды не посылали, ни в особый отдел не вызывали. И к медали не представили, а командир полка сразу по прибытии обещал.

Андрей вспомнил отвратительный запах гнилого ущелья, время от времени преследовавший его потом на «гражданке». Но теперь, когда иные ароматы окружали его, никак не мог взять в толк, почему из-за какого-то запаха в своё время так распереживался. Всё в мире пахнет. Бывает, пахнет неприятно. Но не делать же из этого трагедии!

Отец Василий Бесов Изгоняющий, отведя взгляд, продолжил:

– Да, сын мой. Путь земного воина пройден тобою как подобает. Исполняя воинский долг и присягу, яко всякий Русский, ты не мог ведать преступного приказа командиру твоему захватить и передать ведомству бесову священную реликвию. Реликвию сию вывозила группа дервишей за пределы охваченной войною земли. Реликвия сия священна для всех мировых религий, для всех народов земли. Более четырёх тысяч лет оберегали ея от святотатства. Ночь Сварога и сумерки предрассветныя, егда наипаче зло с попущения Божия землю мучит. С того печальнаго дня твоя жизнь снова перевернулась. Твой отец провидел сие, предупреждал, но ты был не готов. И наслали на тебя лже-болезнь. От нея дали лечение. И лечил тебя бес и демон сущий. И вкладывал он в голову твою мысли не твои, наставлял на путь ложный. Ангел сохранил от зла, и не шёл ты путём ложным, отказался от соблазны и беззакония мiра сего. И дали тебя болезнь сущую, под ноги снаряд боевой бросили. А ты и здесь не убоялся, не совратился с пути своего. Взойдите, дети мои.

Долины, робея, пересекли порог, оказавшись в просторной зале, украшенной резными деревянными колоннами. Меж них в простенках сияли ликами дивные образа, подобных каким они прежде не видели. Лики православных святых были узнаваемы, точно родные люди, и с каждым хотелось поздороваться. Они проследовали длинным коридором по периметру здания. По обе стороны одна против другой дубовые двери скрывали кельи братии. Было тихо. Оттого ли, что насельники кто был на работах, кто на молитвах, кто в послушаниях, каких Андрей не знал, оттого ли, что не было здесь никакой братии. Тишина, однако, не пугала. Андрею пришло в голову, что, должно быть, странно это – вот так запросто войти с женой в монастырь. Он считал, что монастыри раздельны – мужские и женские. Угадав его мысль, шествовавший поодаль сзади Иван-Монах подал реплику:

– Исконно монастыри давали приют гонимым. И перед Богом-отцем нашим все мы – его дети, сыновья и дочери.