Одержимые войной. Доля

– Перестаньте валять ваньку. Вы так не думаете и прекрасно знаете, что деньги не только не являются эквивалентом труда, но никогда им не были, а главное, они вообще не эквивалент чего бы то ни было. Они сами в себе ценность. Поскольку деньги, а я имею в виду не те гроши, при помощи обмена которыми мы покупаем в лавке рогалики и пиво, а именно деньги – капиталы, так вот, деньги – это символ власти. Настоящая власть означает настоящие деньги. И наоборот. Настоящие деньги – это те, что никогда не пересчитывают. Наименьшая единица измерения – один кейс. Там не может быть на сотню баксов больше или меньше. Это всё равно, как если бы скипетр в руках у монарха оказался с отломанной верхушкой или с лишним вензелем на рукояти. Нет. Кейсы с аккуратными пачками в банковской упаковке переходят из рук в руки не в оплату за товары и услуги, и уж тем более не за труд. Ни один человек в мире не может произвести за свою жизнь столько, чтобы его труд был оценен в сотню миллионов раз выше, чем годовой труд фермера, прокормившего небольшую деревню. Исключено законами физики. Но один может располагать единолично соответствующей суммой, обладая соответствующей властью. Я понятно говорю?

– Вполне. Только к чему это вы клоните?

– А к тому, любезный мой председатель, что не кривите физиономию при разговорах о политике, если ничего в ней не смыслите.

– Вот видите, доктор, вы и проговорились. Раз я ничего не смыслю в политике, то на кой ляд мне туда соваться?

– Рейган не смыслит не только в политике, но и ни в чём в жизни. Однако это не помешало ему быть президентом США. Дело не в том, осмысленно или не совсем осмысленно подходит человек к решению стоящих перед ним задач, а в том, чтоб их, в конце концов, решать.

– Вы хотите сказать, что я не решаю?

– Недостаточно осмысленно, хотя именно в вашем случае от осмысления многое прояснится и для вас, и для тех, кто с вами играет, – последнее слово Беллерман произнёс с некоторым акцентом в голосе, чего Локтев не мог не заметить. Председатель насупился и уставился профессору в стёкла очков, ожидая услышать разъяснения.

– Всё сущее игра, – словно отвечая на немой вопрос собеседника, продекламировал профессор, после чего встал, прошёлся по кабинету, и, замерев в противоположном от председателя углу со скрещёнными руками в позе поэта на картине Кипренского, продолжил:

– Вы оказались на своём месте, и играете роль, в которой ни черта не смыслили ещё каких-то пару лет назад. Теперешний Локтев отличается от Локтева образца 86-го года так же, как актер Рейган от президента Рейгана. Задача не в том, чтоб смыслить в политике, а в том, чтоб играть в ней какую-то роль. И потом, Дима, политика такая вещь, в которой необязательно, даже невозможно что-либо смыслить. Абсолютно невозможно.

– Что ж, по-вашему, Горбачёв ни черта не смыслит в политике?

– Как и Ельцин, и Рейган, и все, кто этим занимаются… на глазах у изумлённой публики. Они просто играют свои роли, которые им пишут специалисты. Те владеют вопросом в узкой области каждый, но все вместе кое-что смыслят. И это уже серьёзно. А чтоб играть роль, в неё просто нужно верить, – последнее слово Беллерман произнёс с особым акцентом, нараспев и, блеснув очаровательной улыбкой, какой, наверное, Джеймс Бонд разил своих многочисленных любовниц.

Локтев снова встал с кресла и резко тряхнул головой.

– Я что-то не пойму, Владислав Янович, – молвил он, – или вы меня за дурака держите, или сами не знаете, чего хотите. Сначала вы говорили о том, чтобы я помог вашему протеже…

– Это ваш человек, любезный Дмитрий Палыч, ваш. Не я же с ним вместе кормил мух в Афганистане.

– Хорошо, пусть мой. Но подсовываете его кандидатуру в штаб вы. И лечите от невроза вы. Потом предлагаете самому полечиться…

– Cпаси Бог! Я говорил только о том, чтобы вы как следует отдохнули, подкрепили силы в пансионате. А вы сразу выворачиваете так, будто я лечить вас вздумал. Впрочем, – доктор тоже встал со своего места, неторопливо подошел вплотную к председателю и пропел, не спуская с него цепких глаз, – подлечиться вам тоже не помешало бы. Работа нервная.

– Нервная, – хмыкнул Локтев, – будешь тут нервным. Разговоры-то провокационные. И вообще, доктор, – председатель мягко отстранился от Беллермана, переводя взгляд на стопку бумаг на его столе, – вы говорили что-то на счет денег, что якобы не имеют значения.

– Ни малейшего, – кивнул Беллерман.

– Что конкретно вы имели в виду? Вы что-то хотите мне предложить, как я понимаю?

– Умница! Молодец! – отчего-то обрадовался профессор, и лицо его снова просияло. – Очень точно сформулировано. Абсолютно правильно! Предложить, именно предложить. Я намерен предложить вам власть. Согласитесь, что это много больше просто денег, которые действительно, в этом контексте, ничего не стоят.

– Разве у меня нет власти? Достаточной, чтоб жить по-человечески. Ровно сколько надо, чтоб чувствовать себя на своём месте.