Одержимые войной. Доля

Личная жизнь председателя не только была тайной за семью печатями даже для ближнего круга его подчинённых. Она была тайной и для него самого. Весь превратившись в то, чем он выглядел на людях или на экране телевизора, Дима напрочь оторвался от обыкновенной жизни человеческой. Не было у него ни семьи, ни устойчивых привязанностей, и самое странное, они не интересовали его вовсе. Он жил делами своего фонда от рассвета до заката, выключаясь на краткое время сна. Спал председатель без сновидений, проваливаясь в зыбкую пустоту небытия, пока мощный толчок не вырывал его из неё по утрам. Усталости как таковой Дима не испытывал, не потому, что не уставал, просто его организм с нарушенными обратными связями внутри своей сложной системы не передавал в мозг должных сигналов. По той же причине он не испытывал боли даже тогда, когда в действительности что-нибудь болело. Он мог не заметить пореза, ссадины или ушиба, как не замечал выпавшей пломбы до тех пор, пока ему не указывал стоматолог. Когда приходилось на неофициальных мероприятиях пить водку с «сильными мира сего», он никогда не замечал, чтоб сильно пьянел, поутру никогда не страдал похмельем. Просто после трех-четырех рюмок становилось чуть легче, а после такого же количества бутылок он мог отключиться. Это было дважды.

Один раз пригласил его на 23 февраля того же 1991 года Беллерман к себе в клинику. Посидим, говорит, выпьем, пообщаемся с интересными людьми. Хватит лямку тянуть, надо и расслабиться!

Утомившийся от однообразия своей общественной жизни и по-прежнему находящийся под влиянием жёсткого разговора с Беллерманом, результатом которого стало согласие «поправить здоровье» в той самой клинике, председатель легко согласился на предложение доктора, вытребовав только, чтоб не позже полуночи его отвезли домой. Беллерман пообещал выполнить это условие, и они отправились на Берёзовую. Там в уютном подвальчике корпуса № 13, приспособленном «эскулапами» под буфет-бар для своих, они и расположились тёплой компанией. Человек десять медиков исключительно мужского пола, несколько женщин, одна из которых, как позже выяснилось, была майором милиции, Дима и Саид Баширов со своей секретаршей. «Культурная программа» началась с коньяка. Потом продолжалась песнями, танцами. Снова коньяк, после которого перешли на водку. Разговоры змеились чудовищные и нелепые. Было впечатление, что не День Советской Армии отмечают, а проводят съезд антисоветчиков. И всё – в шутку, с поддёвкой. Не ущипнёшь. Если бы Локтев не знал, что вокруг обыкновенная «гнилая интеллигенция», наверняка подумал бы, что через одного стукачи и провокаторы.

Впрочем, в коридорах горкома порой бывали разговорчики похлеще. Несмотря на восприимчивость к разного рода информации, Дима никак не мог привыкнуть к ним. Его коробило двуличие партийных чинуш, с одной стороны загребающих щедрые дары спецраспределителей и прочей номенклатурной благодати, а с другой – явно поносящих ту самую партию, которая наделила их этими благами. Оставаясь в душе прямодушным человеком, Локтев всячески уходил от скользких разговоров, не ведая того, что тем самым только умножает свою репутацию глубоко законспирированного оппозиционера и очень умного политика. Штирлиц, одним словом!

Праздничек разгорался на полную катушку. Когда раздалось предложение продолжить вечеринку в сауне, расположенной здесь же, за стенкой, вся компания, уже изрядно подшофе, возгласами «Ура!» подтвердила готовность переходить к «водным процедурам». Новая обстановка не стала основой для новых тем. Разговоры велись, в основном, те же. Только с новым оттенком. Мол, сегодня здесь у нас уголок свободного Запада, а так-то мы живём в полной «Азиопе». Беллермана среди плескавшихся в бассейне или томящихся в парилке не было. Локтев как-то не заметил его отсутствия, что было явным признаком того, что уже перебрал. Однако пьянка не останавливалась и здесь. В итоге на четвёртом часу он отключился, очухавшись только в десять утра и с изумлением обнаружив себя в незнакомой квартире. Он лежал раздетый в мягкой постели один, заботливо укрытый пуховым одеялом в розовом пододеяльнике. На стене постукивали часы-ходики, сработанные под старину. Подоконник был уставлен цветочными горшками, в которых громоздились разнообразные кактусы самых невероятных форм. Рядом на спинке стула аккуратно покоился китель майора милиции, от взгляда на который у Димы глаза были готовы выскочить из орбит – судя по крою, китель женский! Память начисто выскоблила детали вчерашнего мероприятия, начиная с того момента, как в окружении Саида и его вечной спутницы, длинноногой секретарши, и двух каких-то миловидных дам они выходили завёрнутые в простыни из парилки, чтобы нырнуть в холодную воду бассейна, мощёного голубым кафелем. Ничего себе, хорошее дело! Так отключиться…