Одержимый

– Начало хорошее, – с интересом сказал Чернышев.

– К делу, – нетерпеливо напомнил Кудрейко. – Много слов.

– Прошу внимания, – потребовал Корсаков. Он прокашлялся, вытер со лба испарину. – Время дорого. Ввиду крайней важности разговора прошу отнестись к нему с максимальной серьезностью. Моя точка зрения, с которой вы три дня назад не согласились, изменений не претерпела, и вновь излагать ее не имеет смысла; отмечу только, что в последующие дни нами были допущены столь вопиющие нарушения норм Морского регистра, что их нельзя оправдать никакими ссылками на экспериментальный характер экспедиции. Сорок тонн льда, плавная качка, без пяти минут оверкиль! Со всей ответственностью утверждаю, что лишь счастливое стечение обстоятельств позволило судну остаться на плаву. Думаю, что это мнение, по крайней мере про себя, разделяют все присутствующие. Между тем капитан поставил нас в известность, что в шестнадцать ноль-ноль «Семен Дежнев» выходит в штормовое море с целью определения критической точки, ориентир для которой – сорок пять тонн. Своим молчанием вы фактически одобрили это решение, не отдавая себе отчета в том, что оно продиктовано чем угодно, кроме здравого смысла!

– А полегче нельзя? – подал голос Ерофеев.

– Нельзя! – отрезал Корсаков. – Хватит отбивать взаимные поклоны и играть в дипломатию: я ставлю под сомнение честность намерений капитана Чернышева и заявляю, что им руководят соображения, не имеющие ничего общего с научными!

– Обвинение более чем серьезное, – тихо сказал Баландин. – Какие же это соображения?

– Бери, брат, быка за рога, – посоветовал Чернышев. – Разоблачай.

– Прежде всего оскорбленное самолюбие! – отчеканил Корсаков. – Все материалы, собранные не под его руководством, ничего не стоят – голая теория, пригодная лишь для сочинения диссертаций. Отстраненный из-за своего авантюризма от главной фазы работы, он ненужной, искусственно подогнанной концовкой хочет восстановить свою несостоявшуюся роль руководителя экспедиции. Это раз. Непомерное тщеславие: все капитаны, кстати говоря, сплошные индюки и бараны – перелистайте протоколы, они пестрят подобными кличками! – только и делают, что совершают глупейшие ошибки; мы, его коллеги по экспедиции, на каждом шагу ему мешаем – вспомните, как он всем нам предложил покинуть борт! – и лишь он, Чернышев, знает, где скрывается истина: в достижении критической точки. С первого же дня нам предлагалось не планомерное изучение стадий обледенения, а погоня за пресловутой критической точкой. О том, что судно неминуемо потеряет остойчивость, он не задумывался, авось пронесет. Зато слава, почет, безумство храбрых! Уж не для этого ли взят на борт представитель прессы, ничего но понимающий в науке, но, безусловно, мастер создавать сенсации? Итак, непомерное тщеславие – это два. И, наконец, самое важное – методы, какими Чернышев осуществляет свою навязчивую идею. Полное пренебрежение чужим мнением, индивидуализм, доведенный до крайности! Оглянитесь, ведь все мы – пешки в его игре! Мы нужны лишь для того, чтобы теоретически обосновывать его авантюры! Неужели вы не видите, что ради эффектного мата он не моргнув глазом готов нами пожертвовать? Почему вы молчите, хотя об этом в открытую говорят простые матросы? Где ваша научная добросовестность, ваше самолюбие, черт возьми?

Корсаков перевел дух и залпом выпил стакан воды.

Потом, размышляя о впечатлении, которое Корсаков на нас произвел, я лишний раз понял разницу между логикой и красноречием: если первая воздействует на разум, то второе – на чувства; логика призвана убедить, красноречие – взбудоражить, разжечь слушателей, внушить им то, что угодно оратору. Что касается меня, то своей цели Корсаков добился – не зря я восхищался его умением говорить. Я был настолько ошеломлен, что поначалу и не сообразил, что большую часть ударов он наносил ниже пояса. А тогда, дай мне слово, я беспомощно провякал бы какую-нибудь чушь в свое оправдание и обиженно умолк.

Оглушенные, все молча смотрели на Корсакова. Опытный словесный боец, он выдержал долгую паузу без опасений, что контроль над аудиторией будет перехвачен. И продолжил нарочито спокойным, лишенным всякой патетики голосом, как бы подчеркивая полную ясность и решенность дела.

– Итак, предлагаю проинформировать руководство об окончании экспедиции и возвратиться в Вознесенскую, – сказал он и неожиданно улыбнулся. – А там, в неофициальной обстановке, сбросим с себя груз воспоминаний и простим друг другу накопившиеся грехи. Тем более, – пошутил он, – что приближается масленица, и даже Алексей Архипович позволит себе забыть про сухой закон. Кто за, кто против, кто воздержался?

По замыслу оратора, здесь всем полагалось вздохнуть с облегчением и улыбнуться. Но случилось совсем по-иному.

– Был у меня один знакомый, – ни к кому не обращаясь, вдруг оказал Ванчурин. – Как поддавал, норовил затеять драку, а потом лез целоваться.

– Петька Волчков, – догадался Чернышев. – Смеху было, когда на Филю Воротилина полез!