Одержимый ею

— Оладушек напечь, — признаюсь. — У меня мама говорит так: если на душе паршиво — пеки оладушки, если на душе хорошо — тем более пеки оладушки.

Клавдия Свиридовна лишь улыбается и говорит:

— Ну, командуй, пекарша.

И я увлечённо предаюсь готовке, забывая о том, что терзало меня ночью.

Прихожу в себя от взгляда — Пахомов стоит в дверях, подпирая косяк, сложив руки на груди, и смотрит на меня странно блестящими глазами.

Улыбаюсь ему и машу деревянной лопаткой, которую всё ещё сжимаю в руке.

— Доброе утро, Валерий Евгеньевич.

Господи, он видел меня без одежды! Как мне теперь ему в глаза смотреть! Я всю ночь занималась с ним сексом.

Пахомов сам решает мою дилемму.

Подходит, берёт мою правую руку и снова целует палец с обручальным кольцом.

Меня буквально захлёстывает восторг. И, всё-таки решившись взглянуть ему в глаза, вижу в них такой же.

— Инга, — произносит он немного хриплым, низким голосом, от которого у меня бегут мурашки, — предлагаю устроить семейные посиделки за столиком на террасе. Разрешите, я помогу.

И тянется к тарелке, где горкой сложены оладушки.

— Ну уж нет, — говорю я. — Знаю я вас, помощников, пока донесёте — от моей готовки ничего не останется.

— Вы очень суровы, Инга Юрьевна, — беззлобно паясничает Пахомов. — Надеюсь, сметану и варенье вы мне доверите?

Окидываю его строгим взглядом.

— Попробую.

— И совершенно напрасно, — ухмыляется он, — я тот ещё сластёна.

Только вот произносит он это столь двусмысленно, что у меня щёки опаляет жаром.

Но с тем, чтобы донести варенье и сметану до столика на террасе, он всё-таки справляется.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Затем, оставив меня и верную Айгуль сервировать стол, уходит, чтобы усадить брата в инвалидное кресло.

Проводив широкую спину Пахомова взглядом, Айгуль качает головой, ловко при этом расставляя тарелки.

— Не моё это дело, Инга Юрьевна, — поёт служанка, — но зря вы так с ним.

— С кем и как? — непонимающе уточняю я.

— С Валерием Евгеньевичем. Играете. Он же любит вас. Так любит!

— Это не так, — убеждаю скорее себя, чем её, потому что от этих слов в сердце в груди начинается биться пичужкой.

Айгуль не отвечает, лишь качает головой.

Вскоре появляются и Валерий с Артёмом. Мой муж уже много дней не был на солнце, и сейчас щурится, становясь таким домашним, симпатичным и милым парнем. Почти как тот, в которого я без памяти влюбилась три недели назад.

Мы завтракаем в непринуждённой, истинно семейной обстановке. Артём шутит, Валерий ему подыгрывает. И я действительно вижу перед собой братьев, для которых ближе друг друга никого нет…

…а после завтрака Валерий (я больше не могу называть его по фамилии), ловит меня в коридоре, возвращающуюся с кухни.

Вжимает в стену, перехватывает запястья и впивается мне в губы голодным поцелуем.

Я отвечаю не менее жадно.

Он — моя потребность. Разорвётся поцелуй — оборвётся жизнь.

Валерий отстраняется, когда нам обоим перестаёт хватать воздуха.

— Зачем ты приручаешь меня? — хрипит он, упираясь лбом в мой лоб. — Я ведь могу привыкнуть. А тебе потом отвечать за того, кого приручила.

Вздыхаю, кладу руки ему на плечи, опускаю голову на грудь.

— Значит, отвечу.

— Смелая девочка, — грустно улыбается он. — Я ведь потом могу не отпустить.

И я прикусываю себе язык, чтобы не закричать: «Не отпускай!»

У меня получается сдержать и слёзы безысходности.

В отличие от него у меня с трудом получается выносить отчаяние…

Моё чудовище, мы оба бьёмся в стену, и выхода нет…

ВАЛЕРИЙ

Утром Тугарин заваливается в кабинет и пугает меня докладом:

— Босс… Тут такое дело… — с некоторых пор я сильно не люблю эту фразу в его исполнении, напрягаюсь и готовлюсь слушать: — Вы сказали патрулировать коридоры и следить за состоянием Инги Юрьевны…

— Ну? — тороплю я, заталкивая поглубже, мать его, дурное предчувствие.

— Она плакала ночью… сегодня… и стонала… — мнётся Тугарин. Он — башковитый, знает, что за дурные вести в нашем мире могут и башку снять.

Но я не буду. Потому что, кажется, догадываюсь о причине плохого самочувствия нашей дражайшей Инги Юрьевны.

 Лыблюсь самодовольно и отправляю Тугарина:

— Спасибо за бдительность капнет на счёт.

Он расплывается в радостной улыбке. Увидел бы её кто посторонний — неделю бы икал от страха.

Тугарин уходит, а я предаюсь приятным воспоминаниям.

О, как сладко стонала вчера моя куколка, как выгибалась в моих руках! Такого наслаждения я никогда не получал. Казалось, кончу, просто таращась на её невинные прелести.

Теперь я ни одной шлюхи не коснусь. Не хочется больше суррогата.

Но ведь Инга — не моя. И делать её по-настоящему своей было бы нечестно. Права у меня такого нет.

Она заслуживает нормальной жизни, нормальной семьи, когда она будет ждать мужа с работы, воспитывать детей, возить их в гости к бабушке с дедушкой.

А не пугливо оглядываться — не затаился ли где-то киллер, желающий пришить её.

Такая судьба — не для Инги.

Я, конечно, последний мерзавец и гад, но даже никогда не смогу обречь её на подобное.

Нужно скорее разрулить эту ситуацию с долгами и…отпустить её.

Помочь развестись с Тёмочкой.

Спасти её от себя.