Одержимый женщинами

– Бедненький мой, что же с тобой будет? Кем ты вырастешь?

Я ответил ей правду:

– Не знаю.

– Но кем бы тебе хотелось стать больше всего?

Я немного подумал и неуверенно предположил:

– Доктором?

Она растирала для меня банан с сахаром.

– Это не ремесло, – сказала она мне. – Тебя вызывают днем и ночью, ты становишься рабом всех и вся. Нет, ты должен заняться чем-то другим.

Еще добрую минуту мы молча смотрели друг на друга. На самом деле мне по душе была одна профессия – боксер. Тогда старшие мальчишки, которые дразнили меня макаронником, меня бы боялись, я бы разогнал их сам, без помощи бабушкиного зонта. Увы, я не мог сказать ей про боксера – одна-единственная моя царапина становилась поводом для обсуждения со всеми соседками на неделю. Я добавил:

– Ну тем хуже. Тогда я буду рассказывать разные истории!

Она уже была старенькая и не сразу понимала, о чем речь.

– Это что значит, рассказывать разные истории?

Я сказал, взяв тарелку с банановым пюре:

– Ну а что такого? Как в кино показывают. Ты же сама знаешь!

Последние фильмы, которые бабушка смотрела в кино, были с участием Перл Уайт[27], но она читала афиши на улице и была отнюдь не глупа. Тогда она спросила меня в недоумении:

– А что, это приносит деньги?

Я честно ответил:

– Не знаю.

Вздох. Она встала и открыла стенной шкаф рядом с плитой. Вернулась с картонной коробкой из-под сахара рафинадного завода в Сен-Луи и открыла, поставив на клеенку.

Коробка была доверху наполнена банкнотами, аккуратно сложенными в пачки, перетянутые резинками. Столько денег я в жизни не видел. Я глубоко вдохнул и спросил:

– Скажи, а сколько у тебя таких коробок?

– Девять! – ответила она с гордостью. – А если я еще поживу, их станет вдвое больше! Это твое наследство!

Она наклонилась надо мной, от нее вкусно пахло ее обычными духами, названия которых я не знаю.

– И теперь, – сказала она шепотом, потому что это был наш общий секрет, – ты сможешь рассказывать любые истории и никогда не будешь ничьим рабом!

Я вижу ее очень отчетливо, в маленьком черном платье, которое она носила, не снимая, седые волосы собраны в пучок, и вид у нее очень довольный, ведь мы очень правильно решили, что нужно делать.

– А теперь я дам тебе совет, – добавила она, закрыв коробку. – Когда вырастешь и станешь, как все мужчины, бегать за женщинами, твой бедный дедушка тоже не был исключением, очень внимательно выбирай, пока не решишь окончательно. Твое наследство должно достаться только той, которая закроет тебе глаза.

Морис замолчал, грустно разглядывая свой стакан. Все, сидящие за столом, были растроганы его рассказом, даже те, кто услышал его в моем переводе.

А потом Шери-Чен нагнулась и прошептала несколько слов на ухо китайцу, и тот сказал сладким голосом:

– Может быть, мой глубокоуважаемый соперник потрудится указать мне, где сегодня находится содержимое коробок из-под сахара?

– В банке, – ответил Морис, – разумеется, швейцарском.

Чу-Янг поднял глаза-щелки на своего злого гения, а та опустила длиннющие ресницы в знак согласия.

– Хорошо! – сказал он. – Тогда мы сыграем на квит или на удвоенную ставку на наследство вашей бережливой и глубоко почитаемой бабушки.

И он положил на середину стола старый носок, набитый жемчужинами.

Морис снял карту первым. Я стояла у него за спиной, и мое сердце запрыгало в груди, когда я увидела ее: бубновый туз. Он швырнул его победоносным жестом Чу-Янгу. Раздался шепот, и Вирджиния Козентино, не сдержавшись, захлопала в ладоши и стала вслух выражать свою радость.

Только китаец и китаянка оставались невозмутимыми. Чу-Янг аккуратно положил свою карту поверх карты Мориса. Это был туз пик.

– На штурм! – впервые за всю игру произнес он.

Они снова взяли по карте. Я увидела карту Мориса, когда он посмотрел на нее, и все прочли на наших лицах, что ему не повезло. Он в отчаянии бросил семерку, а генерал – десятку.

Чу-Янг не стал напрасно тратить время на никчемные китайские утешения, а достал из кармана френча записную книжку и ручку. Уже рассвело и дождь перестал. Я увидела, как Морис в полном отчаянии начал писать первые слова о том, что признает долг. Я не смогла сдержаться и крикнула:

– Ну нет, постойте! У француза еще кое-что есть!

Я сорвала шапочку, глаза мои застилали слезы и ярость, и подошла к бритоголовому генералу:

– Ставьте на кон меня!

Нельзя описать словами, какой это произвело эффект на окружающих. Вирджиния Козентино вцепилась мне в руку, но не могла произнести ни слова. Морис поднялся, чтобы удержать меня. Я изо всех сил вырвалась и смотрела прямо в лицо китайцу. Он откинулся на спинку стула, положив ладони на стол, и сказал:

– Не интересует.

Я побежала к аптечке. Вернулась с семью прищепками для белья. Семь самых обычных деревянных прищепок, которые я сняла с веревки для сушки простыней, за кухней. Ну а что делать с этими семью прищепками, я рассказывать не буду, не просите.