Одержимый женщинами

Я часто задавала себе вопрос: откуда у мужиков, даже отнюдь не глупых эта идиотская привычка? Если подсчитать все случаи, когда я неожиданно возвращалась в каюту, потому что забывала там пилку для ногтей или что-то другое, думаю, что сто раз из ста я заставала Фредерика, стоявшего, будто приклеенный, перед моим любимым иллюминатором, и в девяносто из них прямо у него перед глазами отсвечивала задница либо Толедо, либо Бесси в крохотных трусишках, которые почти лопались, – девицы, стоя на коленях, драили палубу. А в оставшиеся разы, когда они не мыли пол и отсутствовали, не знаю, куда он смотрел, но можем поспорить на раздевание, и вы точно останетесь в чем мать родила, что, наверное, Эсмеральда, нагнувшись, искала свою говеную сережку. В жизни не встречала бабу, которая так часто теряла бы свои серьги. Если когда-нибудь вы подниметесь на самую неисхоженную вершину Гималаев и где-то среди кактусов наткнетесь на пропавшую драгоценность, положите ее в конверт без адреса. Даже самый тупой почтовый служащий догадается на ощупь, что письмо с сережкой – для психоанальной подруги Джикса.

Неважно, и так понятно, что все мужики сдвинутые. Попадись им даже старая швабра, на которую не польстился бы даже мой дед, который в этом деле был спец, и то им приспичило бы поглазеть на ее задницу, это сильнее их, природа играет. Я, кстати, никогда не злилась на Фредерика за это его умственное расстройство. Смирилась, только изредка намекала, что он извращенец, сексуально сдвинутый, мерзкий развратник, руки себе отбила о его локти, которыми он трусливо прикрывал свою мерзкую ханжескую рожу, пока пыталась врезать ему куда следует своей лакированной лодочкой на шпильке, в результате, как водится, топтала собственные очки.

Самое немыслимое, когда понимаешь, что именно он разглядывает на той моей знаменитой фотографии. Мой зад! Представляете? Он ведь имел его в своем полном распоряжении двадцать четыре часа в сутки, я могла бы снять трусики и продемонстрировать ему предмет вожделения с любого ракурса, не успей он даже попросить меня, я заранее была согласна на все, что взбредет ему в голову, позволила бы проделать с ним что угодно, разве что дуть в него не дала бы, так нет, этого ему мало, нужно выкручивать шею перед иллюминатором, чтобы подглядывать за мной, прямо сгорая он нетерпения, в ожидании, когда эта мерзкая тельняшка задерется и будет видна родинка на правой ягодице. Вы что-то понимаете в мужчинах? Я – нет. Просто бездонная пропасть, нырнешь – и с концами.

Луанда, Ангола. Ничего хорошего. Пальмы, мусор. В День независимости прошли мыс Доброй Надежды, помню, потому что это был день рождения Фредерика. Тридцать лет, а ему все неймется заглядывать под юбки. Когда мы пристали в Порт-Элизабет, я сделала ему подарок: еще десять фильмов, в их числе «Мария-Антуанетта», которую он и без того знал наизусть, и «Женщин». Днем и ночью только и разговоров было, что о Норме Ширер. Совсем был от нее без ума. Я познакомилась с мисс Ширер год назад на вечеринке, на которой пробыла не больше десяти минут, а она произнесла в мой адрес пару любезных слов. Для него это было целым событием. Я без устали повторяла эти слова, подражая голосу его кумира, так старалась приукрасить все новыми и новыми подробностями эти бесконечные десять минут, что они до сих пор снятся мне в виде кошмара, и я просыпаюсь в холодном поту. К тому же «Мария-Антуанетта» со всеми титрами – это жуткая тягомотина. Пятьдесят тонн одних бобин. Пытаясь расчистить от них хоть какое-то пространство в моей ванной, Бесси нажила радикулит.

Пропускаю Ист-Лондон, Дурбан, Лоренсу-Маркиш. Пальмы, мусор, только названия меняются. Уж не помню, в каком богом забытом месте все решили отправиться на сафари, а Джикс воспользовался этим, чтобы смотаться туда-обратно в Америку. Мы с Фредериком остались на «Пандоре» вместе с экипажем, и это оказались лучшие дни из всего нашего ужасного путешествия. Он мог сколько душе угодно болтаться по палубе, болтать с парнями, удить с ними рыбу. В оставшееся время мы плавали, катались на водных лыжах, ходили обедать на берег в какой-то сарай, где даже не было электричества. Я всегда любила свечи на столе и свечки в церкви.

Когда я была маленькая, мне казалось, что это придает роскошь. В этой забегаловке, освещенной сотней огоньков, я чувствовала себя более скованно, чем в «Максиме». Она называлась «Колесо крутится». У хозяина-француза шея была закована в железную арматуру, как у Эриха фон Штрогейма[20] в фильме, правда, у этого были усы и одет, как голодранец.

Не передать, какой меня обуял ужас, когда мы в первый раз попали туда. Как только этот тип увидел Фредерика, он выхватил из-под стойки огромный револьвер, намереваясь его убить. Гонялся за ним вокруг дома и стрелял, уверена, что по-настоящему, и каждый раз, когда они появлялись в дверях и мчались по залу, как психи, Фредерик кричал мне:

– Осторожно! Осторожно!