Одесса на сырдарьинском берегу

Чуть позже у меня, возможно, случайно, появилась магнитофонная кассета, целая часовая бобина, с записью шансон-банды, которая сама себя именовала «Одесские евреи» — «Одессу-маму пер-вернули, гоп-ца-ца!» Скорее всего, это была подборка выступлений Алика Фарбера.

Магнитофон во дворе, в отсутствие родителей, гулял на полную катушку. Песняры, Битлы, Высоцкий, одесситы и прочие самоцветы. Соседи, по мере слышимости, приобщались к «европейскости». Ровесник-узбек иногда кричал из-за дувала: «Эстудэй давай, а!»

Сам Эркин предпочитал крутить синглы из индийского кино — музыка, наиболее близкая к узбекской. А слова… «Э, какой разница! Главное — сердце!» — он прикладывал руку к груди, прикрывал глаза, кривил губы и покачивал головой, сейчас заплачет.

Я запускал заказанную «Yesterday», прибавлял громкость и представлял, как за саманным дувалом, под сенью винограда, лежа на топчане, прикрыв тюбетейкой глаза, балдеет от Битлов мой добродушный сосед. Чужая музыка, непонятные слова, своё сердце.

Потом, тоже, наверное, случайно, у меня была приятельницей девушка, прелестная татарочка Роза, умная и проницательная. Не-одесской национальности, да. Но — Роза! Смуглая, кудрявая.

Однажды, в вечерних сумерках, мы сидели с Розой на теплом весеннем берегу Сыр-Дарьи, которая несла свои воды в Аральское море-озеро и в Голодную степь, для ненасытных, жадных до влаги хлопковых полей. На другом берегу светился тусклыми огнями Шанхай — район компактного проживания корейцев (глинобитные, когда-то на скорую руку построенные домишки). Вокруг нас, в прибрежных окрестностях цвели сады и улицы, засаженные вишней, персиком, урюком, источая медовый пьянящий запах. В моих руках мучилась вялыми серенадными аккордами гитара с обшарпанной декой.

Уютная, но очень деловитая Роза вполголоса рассказывала мне историю своего Финского поселка, расположенного в окрестностях метал-завода, «Металла», в котором, по ее словам, раньше проживали исключительно финны и ингерманландцы, сейчас их осталось немного, да и те не признаЮтся… О старом Кировском канале (исконное название которого — Романовский, «Князь-арык»), построенного еще в… и бегущего от дореволюционных Беговатских шлюзов Дарьи — вот они, в сотнях метров от нас, — в Жадную Степь Мирзачуль… О «Буденовских горах» — глиняных предгорных холмах на окраине города…

И вот тогда я, по-юношески уставший от Истории, и легкомысленно пьяный от благоухающей весны, от реки, пахнущей водорослями и рыбой, от мерцающего Шанхая, приглушив струны, глядя на другой, уже почти ночной, берег, сказал Розе, что, мол, ты, Роза, — как та девушка с Молдаванки.

— Как та, — эхом отозвалась Роза. — А куда смотришь, маэстро, подбородок кверху? Подирижируй еще, Юрий Силантьев!

— Потому что ты — прекрасна, как гордая гречанка, — закончил я мысль, не споткнувшись о Розину иронию.

— Всё о себе, эгоист, — разоблачила меня утонченная Роза, и, разувшись и ловко подцепив мизинцами босоножки, ушла, в кримпленовых брюках-клеш, торжественно-босая, по теплым прибрежным камням в звездную бекабадскую ночь, в сторону «Князь-арыка», к автобусной остановке, навсегда.

…И правильно сделала. А чего ждать от эгоиста? Такой начинает вам про заморскую невидаль, про какую-нибудь гоп-ца-ца, а оказывается — всё про «сырдарью». А когда вы ему, дескать, ты о чём? — то он, уличенный, за грудь держится, головой качает и бормочет глубокомысленно и невпопад: «Главное — сердце!..»

Знаете ли вы среднеазиатскую ночь? О, вы не знаете среднеазиатской ночи! Чудна Сыр-Дарья при тихой погоде. Редкая птица долетит до середины…

Тук-тук-тук: «Дорогой, ну хватит уже мучить фен, ведь сгорит же опять!..»

Санкт-Петербург, холодное лето-17