Одесситки

У Галинки все лицо задергаюсь, она побледнела, видно было, что Надька попала в точку. Сама Надежда никогда не догадалась бы о Галкиной подноготной, это баба Катя вычислила ее. Она давно твердила, что эта западенка неспроста крутится возле нашего деда. Видать, прописка ей нужна позарез, похоже, и фамилию не прочь сменить. Вот как обхаживает со всех сторон. Но женщины только руками махали. Молодая симпатичная брюнетка, зачем ей старик, что с него возьмешь? Смех да и только. Но баба Катя оказалась права. Не прошло и месяца, как Галина женила-таки на себе соседа-старичка, да вдобавок притащила за собой хвост, двенадцатилетнего сына Богдана. С появлением этого Богдана не стаю житья Вовчику.

Вовчика все обожали, особенно покойная жена Вениамина Александровича — Маргарита Ивановна. Он напоминал ей соседа Витеньку, с которым дружил ее сыночек, ее ненаглядный Аркашенька, сложил тот свою головушку под самый конец войны, в Германии. Похоронку еще в эвакуации в Ташкенте получили, там и сердце прихватило, климат старикам не подходил. Дикая жара, и днем и ночью, да и горе какое. Вернулись в Одессу и стали вдруг получать письма от Аркашеньки с самого 41 года. Вот как бывает: сначала похоронка, а потом эти бесценные письма, их читали и перечитывали все соседи.

До самой смерти Маргарита Ивановна не верила этой проклятой страшной бумажке с кривым печатным текстом, не оставляющей никакой надежды. Вовчик крутился у их комнаты, поджидая, когда они выйдут. Пожилая женщина всегда умиленно смотрела на него и приговаривала: «Веничка, гляди, Вовчик ну копия Витеньки, помнишь его маленьким?» — «Помню, как же не помнить, пошли, Вовчик, с нами чай пить». Он только этого и ждал, старики из эвакуации привезли в мешочках засушенный виноград «кишмиш», и, слыша это слово, мальчуган каждый раз покатывался с хохоту.

Как прекрасно, должно быть, в этой «эвакуации», там много изюма, как называет эту вкуснятину баба Катя, полно сладких абрикосов, арбузов и дынь болышущих-пребольшущих, все время тепло, даже жарко, нет этой холодной зимы, заставляющей Вовчика сидеть целыми днями дома. И все из-за гнусного кашля. Маргарита Ивановна кипятила воду насыпала в три стакана изюма, заливала кипятком. Он любил наблюдать, как набухают эти сухие комочки. Вода мутнела, и Вовчик, не дожидаясь, пока остынет, начинал отхлебывать самый вкусный чай из «эвакуации». Ягодки опускались на дно, Маргарита Ивановна требовала, чтобы он пальцами за ними не лазил, а доставал ложечкой. Облизывая ложечку и пальцы, он смотрел, как пьют свой чай баба Мара и дед Веня. Первой отставляла свою кружку Маргарита Ивановна, она пересыпала изюм Вовчику и ждала, когда дед закончит, чтобы и из его стакана отсыпать мальчику.

После чаепития тетя Мара клала голову Вовчика к себе на колени, укрывала ворсистым одеялом, она называла его пледом, и медленно гладила мальчика по спинке. Дед Веня брал очки, такие же круглые, как у Дорки, садился у окна и в который раз перечитывал вслух фронтовые письма сына. Вовчик уже давно усвоил, что это письма друга его папы. Он слушал и представлял себе своего отца, как он бьет этих проклятых фрицев, в одной руке винтовка, в другой наган, постепенно, согревшись, начинал в дремоте посапывать, а дед все читал и читал. И вдруг все разом кончилось, бабу Мару хватил какой-то удар, два дня она тихо пролежала на кровати, что-то пыталась говорить, но что, никто не разобрал, приходил врач, шепнул Дорке: поздно, ей ничем уже не поможешь — умерла баба Мара.

Гроб с покойницей стоял во дворе, на кухне варили пшеницу, Вовчик попробовал — не вкусно, потом ее пересыпали в большой таз и залили сладкой водой. Баба Катя пригрозила: «Не трогай, нельзя, боженька накажет». Он видел, как тетка из большого кулька вынимала мармелад и нарезала маленькими кусочками, перемешивая с пшеницей. Все это увезли на кладбище, наконец, забрали и крышку гроба, которую так боялся Вовчик. Когда приехал грузовик, ею накрыли гроб, они с бабой Катей стояли у окна и все видели. Деда Веню усадили в кабину, он плакал, как маленький, даже кричал, чтобы баба Мара поскорее его с собой забрала. Тетка на кладбище не поехала, она варила картошку для поминок, баба Катя чистила селедку, обсасывала шкурку и голову и приговаривала: «На всех не хватит, сейчас вороны повалят, помяни мое слово, знать не знати, а все на халяву припрутся. Как гроб таскать — так ты с Доркой, слава Богу Иван подскочил с Петькой с того двора, хороший мужик такой. Вот бы Дорке нашей такого, тогда я бы и умерла спокойно. Вы только мне никаких поминок не вздумайте устраивать, лучше на себя потратьте. Меня Господь и так примет».