Одесситы

Вот, дорогие мои, Максим высказался. Прошу теперь каждого сказать, что он думает, — проговорил Иван Александрович, сидя очень прямо, с деревянной спиной. Марина с мольбой взглянула на отца: хоть бы взглядом, хоть бы намеком обозначил свое мнение! Но, она понимала, он будет говорить последним. А Марине, значит — рисковать сказать не то, что папа хотел бы услышать. Она обернулась к матери, но и та смотрела на мужа точь-в-точь, как сама Марина: со страхом сделать непоправимое не то.

Зато у Анны этого страха не было. И сомнений тоже. Она — мать и жена. Она знает, как поступить, и никто ей не указ.

— Спасибо, Максим, милый, и вы, Иван Александрович, что подумали о нас. Это самое лучшее — уехать сейчас, пока есть возможность. Но у меня с мальчиком такой возможности нет. Я эти переезды с ребенком уже пробовала, и сына губить не хочу. Один раз Бог миловал — и это уже чудо. И, кроме того, я обещала Павлу ждать его в Одессе. И знаю, сколько семей растеряли друг друга навсегда. Я верю, что муж жив, и он найдет меня здесь, когда бы ни приехал. И должен же кто-то оставаться на месте, чтобы потом всем найти друг друга.

Она смутилась: последняя фраза звучала как-то высокопарно, и вообще — почему вдруг она выскочила вперед?

— Извините… добавила она, совсем покраснев.

— Ну что ж, — погладил усы старый Тесленко. Ты, доченька, правильно рассудила, а только что мы будем делать, если большевики и вправду утвердятся? Ты же у нас офицерская жена, прими во внимание. Мы-то с мамой все равно будем тут: а вдруг Антось найдется? Так что и Павла сможем к тебе направить, когда появится.

Марина, полуоткрыв рот, слушала, как возникают новые осложнения вопроса, казавшегося таким простым. Она-то понимала, что Максим прав. Красные — они же просто сумасшедшие, никого в живых не оставят. Но какое она имеет право спорить с Анной? Это же она мать Олежеку, и войну она прошла, и через всю революцию из Питера добиралась. А у нее, Марины — какой опыт? Никакого вовсе, она и не жила еще!

Миленькие мои, дорогие, — вдруг заплакала она, — уедем! Уедем все, пока не поздно! Ведь не на край же света, и не во Францию даже, а в Новороссийск только! Там наши, там не дадут пропасть. И это же не поездом: две ночи — и там!

— А «Португаль» ты, Маринушка, не забыла? — мягко сказала мать, гладя ее вздрагивающие плечи.

«Португаль» был французский госпитальный пароход, торпедированный немцами во время войны, при царе еще. Об этом тогда шумела вся Одесса: ни один человек не спасся, ни раненые, ни команда.

— Мама, ведь у большевиков сил на море нет, совсем ведь другая ситуация! — заторопился Максим, но был, как в детстве, остановлен взглядом отца.

— Вот что, дорогие, — не спеша заговорил Иван Александрович. — Маша, голубка, ты позволишь мне сократить обсуждение?

Мария Васильевна только молча кивнула.

— Максим и Марина должны ехать безусловно, — продолжил старший Петров. Анну я не смею убеждать, хотя и ей бы то же рекомендовал. А мы с матерью останемся. Я допускаю, что эти бандиты возьмут город, но не верю, что они долго продержатся. И им будет не до нас, стариков. Продержались же мы под ними те два месяца, Бог даст, и еще проживем. А зато, когда все уладится, всем вам будет куда вернуться. Максим, пройдем в кабинет, я кой-какие деньги приберег. Вам в дороге понадобятся. Марина, пойди умойся и не реви, не маленькая. Ты, в конце концов, сестра милосердия, ты там будешь нужна. И — все. Хватит трагедий, давайте чай пить. Даша, ты там за девочкой присмотришь, я надеюсь.

Даша ехать наотрез отказалась: она будет здесь, при барыне, Павлика ждать. И сыночка Василия. А молодые уж пускай сами: не разорваться же ей. А самоварчик она сейчас мигом: остыл совсем, и никто не досмотрел.

Все тут было решено, но оставалось какое-то чувство неловкости. В глубине души каждый был доволен решением, но считал, что выбрал себе самый легкий путь. И, чтобы сгладить эту неловкость, чуть веселее улыбались, чем хотели, чуть бодрее звучали голоса, чем было на душе.