Одесситы

Владек соскочил с подножки, и следующие полчаса с фонарем орал на своих и поездных санитаров, ворочал носилки и, не обращая внимания на стоны, укладывал людей по полкам, под полки, в коридоры и куда только можно было поместить.

— Ничего, — приговаривал он сквозь зубы, — я эти поезда санитарные знаю, у них двойная тяга, все уедете! По счастью, начальник второго отряда в конкурентные отношения вступать не стал, хоть и приехал на сколько-то минут раньше. А быстро согласился, что погрузить надо всех: и его, и Владековых. Уже оставалось немного, и тут из темноты послышался женский крик и какой-то рев. Владек выскочил на пути и выхватил фонарем два бьющихся на железнодорожном гравии тела. Выстрел в воздух не произвел никакого впечатления, и Владек с подоспевшим санитаром стали растаскивать, но не тут-то было. У здоровенного мужичищи в солдатской шинели оказалась железная хватка, и им пришлось отодрать кусок ухваченной им белой косынки, чтобы освободить полузадушенную девушку. Владек рывком поднял ее на ноги, и удивился, какая она легонькая: как ребенка поднять. Она пошатнулась, но устояла. Владек оставил ее всхлипывать и, наступив на бьющуюся ногу солдата, нашарил у него за голенищем деревянную ложку. Все они там ложки носят, эпилептики или нет.

Кивнув санитару, чтоб держал припадочному голову, он вставил черенок ложки в распяленный, хрипящий рот, поперек зубов. Вот и славно, теперь хоть язык себе не откусит. Болезнь божественного Цезаря. Бедная девочка. Вот так таскаешь раненых, да на цезаря и нарвешься. Эпилептики были бичом санитарных поездов: стоило одному зайтись, как заражался чуть не весь вагон — припадками уже чисто истерическими, но похожими на эпилепсию, тоже с судорогами и криками. Поэтому больных «падучей» положено было возить отдельно. Как же, повезешь теперь его отдельно… Больной приутих, и Владек с незнакомым санитаром — прелесть юноша, лапы как у медведя! — уложили его в тамбур. Это был последний, и вовремя. Раздавались уже дальние выстрелы.

Паровоз свистнул, выбросил усами две струи пара, и потянул эти усы по сторонам полотна. Владек с облегчением перевел дух. А та сестра, которую чуть не задушили, перекрестила уходящий поезд и села прямо на гравий. Это значит, она не поездная, а из того, второго, отряда. Валерьянки бы ей, да в госпитале оставил все запасы.

Владек, вы меня не узнаете разве? — спросила сестра. Голос был слабый, на Владек вздрогнул.

— Зина? Зина, Господи…

Он засуетился за фонарем. На него глянули знакомые глаза: серые, строгие. Она отстранила фонарь.

— Не смотрите на меня сейчас. Но вы тоже очень изменились. Вы в госпиталь теперь? Нам по пути, значит. Федор, соберите фуры, сейчас едем.

Это она уже сказала тому, с медвежьими руками, и он послушно двинулся разворачивать лошадей. Владек сделал усилие, чтобы сдвинуться с места. Не узнал! Темно было — наплевать, что темно — он держал ее за плечи, и не узнал! Конечно, он никогда раньше не держал ее за плечи… попробовал бы кто взять ее за плечи. Он изменился, она говорит. Хороша, должно быть, перемена. Сколько он молился, чтоб ее встретить, вот и встретились.

Тут он, наконец, осознал событие, и его залило горячим счастьем.

Зину усадили в переднюю двуколку, и Владек ехал рядом, наклоняясь с коня на ее тихий голос. Руки его помнили ощущение твердых маленьких плеч, и он поймал себя на том, что и повод держит как что-то хрупкое: котенка? воробушка?

Госпиталь уже свернулся. Всего от него теперь оставалось два врача, несколько сестер, да телега с медикаментами. Там уже командовал взъерошенный Чемоданов, уполномоченный, с красной полосой от фуражки на лбу. Фуражка делась неизвестно куда. Надо было теперь отступать на Слоним. Что ж, пускай теперь госпиталь едет, а Владек должен дать хоть двухчасовый отдых измученным коням и людям. Обстрел с юго-запада приутих, ничего до утра не случится, а у него санитары трое суток не спали. Начальник того другого отряда, московский медик, распорядился разложить припасы на бывшем операционном столе: галеты, мясные консервы и какой-то брусничный экстракт.

— Ого, господа, да вы живете!

— Присоединяйтесь, коллега. Постойте, тут еще кое-что есть. Чистый медицинский, рекомендую. Ваши тоже, небось, продрогли?

Странная это была пирушка, при костельных свечах (госпиталь размещался в брошенном костельном доме), в опустевшем городке, из которого одни уже ушли, а другие еще не вступили. Один врач на два отряда, несколько сестер и санитаров да пожилой «пан отец», так и не снявший своей кружевной пелерины. Он прочел молитву по-польски, и все учтиво ждали. Надо было понимать, что яснейший пан Езус благословил для такого случая даже и питье спирта в Своем доме. В витражном окне полыхало из темноты зарево: говорили, что казаки, отступая, зажгли какие-то склады и синагогу. Всполохи, проходя через цветные стекла, бросали на сводчатые стены синие, вишневые и желтые пятна, и это было похоже на северное сияние.