Одесситы

Заработка Анны на семью не хватало, но когда Андрейка, устроившийся-таки в снабжение, предложил ей работу в наркомате, она только покачала головой. Даже если б она могла себя пересилить, глупо было бы вылезать на поверхность с ее биографией: рано или поздно начнутся придирки. И — работать на большевиков? Медсестрой — другое дело: больные все одинаковы. То есть — одинаковы для Анны, а те же большевики в больницы допускают только членов профсоюза. Андрейка пожал плечами, но возражать не стал. У каждого свои странности.

Даша и Мария Васильевна приспособились работать на кустаря — платочника. Этот отчаянный человек ездил со своим товаром по окрестным селам, меняя платки на продукты. Работа была несложная: набивать цветной узор на нарезанные куски ткани. И это можно было делать дома, одновременно присматривая за малышом. Мария Васильевна, в молодости недурно рисовавшая, стала даже изготовлять трафареты. Это давало больше денег, а деньги были ох как нужны. К двадцать первому году яйцо стоило 600 рублей штука, молоко — полторы тысячи бутылка.

Иван Александрович оказался в идиотском положении: женщинам приходилось его содержать! Раньше хоть буржуев гоняли на трудповинность: то снег разгребать, то кирпичи носить, и он отдувался за всю семью. С брезгливой усмешкой, в запачканном летнем пальто, с неистребимой барской осанкой он грузил какие-то телеги, скалывал ломом лед с мостовой — и к вечеру возвращался домой пошатываясь, но зная, что сейчас захлопочут, будут жалеть и поить горячим. Теперь от него с трудповинностями отвязались, и он с ужасом понял, что как жить дальше — не представляет себе совершенно. Он знал, что невестке и в голову не придет попрекать его куском, что так и так — он глава семьи, и в конце концов это он ворует и рубит дрова, и вообще делает всю мужскую работу. Кроме одной: добычи еды.

В один прекрасный день на Привозе появился странный человек со странным товаром. Одессе двадцатых годов к необычным продавцам было не привыкать. Кроме нормальных торговок рыбой и курями, стоившими теперь миллионы, были замшелые старушки, меняющие десятилетней давности пасхальные открытки и прочую мишуру на щепотку соли. Были кокаинщики, шепотом предлагающие понюшечку. И звонкие мальчишки-папиросники из беспризорников. И темные личности, шнырявшие по рядам с одной и той же — из недели в неделю — перекинутой через руку парой брюк. Да кого только не было. Но на высокого старика в пенсне и в видавшем виды пальтишке все-таки обратили внимание, до того это был очевидный барин. С отсутствующим видом он разложил чемодан и выстроил на нем рядок деревянных корабликов с тряпичными парусами. После чего достал маленький томик в синем переплете и стоя погрузился в чтение. Разумеется, он ничего не продал ни на этот день, ни на следующий. Торговкам уж надоело над ним подшучивать, поскольку он никому не отвечал ни слова, только высокомерно поджимал губы. На третий день Бог, которого отменили, все же послал базару развлечение.

— Эй, барин, что, книжечку продаешь? — прицепились к старику двое красноармейцев, лениво бродившие по базару.

— Нет, милостивый государь! Кораблики.

— А чего читаешь? Кораблики нам без надобности, ты нам книжечку продай!

— Ну зачем тебе, болван, книжечка? Ты и читать-то не умеешь, — снисходительно сказал старик.

— Это я-то не умею? Да я третий год как грамотный! — возмутился желтоволосый, с семечной лузгой на подбородке, солдат. — Это что ж получается, граждане! Красноармейский боец у буржуя недорезанного книгу — источник знаний — приобресть не может!

— Это еще надо разобраться, что он там читает! — заголосил другой в поддержку.

— Овидия, к вашему сведению, — холодно ответил странный барин. — А вам, хамам, на самокрутки продавать не намерен.

Ну прямо нарывался этот барин на то, чтоб шлепнуть его немедля, не затрудняя революционный трибунал. Ни приниженного взгляда, ни намека на испуг. Да разве так теперь буржуй перед солдатом вести себя должен? Да еще грубит, ты гляди!

— А дай ему, Митюха, маслинку, чтоб хвост не подымал! — раззадорился желтоволосый.

Второго не надо было долго уговаривать, и он сдернул с плеча винтовку.

— Молись, старый хрен! В штаб Духонина пропуск открываю!

Старик холодно взглянул в винтовочное дуло и снова погрузился в чтение. Это уж никуда не годилось: полагалось бы ему в таком случае валяться в ногах и хныкать. А так — какое удовольствие?

— Дяденька, этот же барин безумный! — завопил замурзанный мальчишка, и торговки подхватили:

— Что вы до него цепляетесь? Не видите- человек не в себе!

Это дало делу другой поворот: сумасшедших не принято было трогать, и обижаться на них тем более. Солдаты расхохотались.

— А продай, дедуля, кораблика, на счастье! Сколько берешь? У-у, какой! Псих психом, а себя не обижает!

— Ручная работа, — наставительно отвечал старик.