Одесский фокстрот

Возвращаюсь к подножию монументального клозета. Перекурить. И – уф! – вдохнуть свежего воздуха. Жаль, я не взяла с собой флягу. Она была бы не просто как нельзя кстати, а таки именно то, что доктор прописал! Складирую впечатления. Товар – жуткий. Кожа и меха в большинстве случаев ужасающей выделки. Швы, строчки – в ад таких портных. И к пуговицам тоже есть претензии! В том, за что они просят четыреста-пятьсот зелёных эквивалентов, даже в таёжный нужник не выйдешь. Неудобно будет перед зверушками. За то, что собратьев уморили без толку. Права бессмертная Раневская. В том смысле, что «эта курица для чего-то родилась!»

Безумству храбрых?

После перекура продолжаю рейд сквозь плотные ряды обрыдших сизых и отёкших бледных рож. Тётка размером с танк примеряет на себя «мокрую» дублёнку. С чернобурым воротником, который не может опуститься, как положено опускаться чернобурому воротнику, на её грудь двенадцатого размера. Топорщится в мир плохо выделанными, термоядерно переурсоленными, ломкими лапками и облезлым кончиком хвоста.

– Ну вот, смотрите! Прямо как ннннА! вввАс! ссссшитттто! – пыхтит сизая рожа, с огромным усилием схлопывая на тётке металлические клипсы-застёжки.

Тётка пристально осматривает себя в зеркале.

– Петь, ну чего?

– А?!

«Петь» поперхнулся дымом.

– Я тебя чего с собой брала?!

Действительно, чего она Петю с собой «брала»? Лежал бы себе сундук-Петя дома, на подстилке для Петь, именуемой «диваном», – и горя бы не знал. Пара-тройка часов без жены-танка – счастье для любого чахоточного Пети.

– Ну как я выгляжу?

– Я знаю?

– А чего ты знаешь?!

– Да вроде ничего. Выглядишь. Ничего выглядишь. Сама решай.

Выглядит она так, что на медведя рогатина не понадобится. Медведь, завидев эту тётку в этой «мокрой» дублёнке, умрёт на месте. От разрыва сердца, произошедшего в результате громадного выброса адреналина медвежьими надпочечниками.

Сизая рожа тем временем оправляет на танке воротник, одновременно бурля что-то про качество кожи, мехов и про то, что отдаёт он этот мрак и надругательство над шкурами убиенных коров и лис за смешные деньги. Я бы на его месте даром бы отдала. А на месте тётки – даром бы не взяла.

К сизой роже подбегает другая сизая рожа. Что-то быстро лопочет на своём, добавляя наше исконное, на «б». Слово-связка. Слово-песня. Без этого слова тут всё это не работает. Не строится и не живётся. И даже не дышится. Сизая рожа отвечает другой сизой роже по-русски:

– Не видишь? Я с людьми работаю!

И быстро лопочет ещё что-то, на своём. Тот, скумекав, что к чему, выдёргивает из груды целлофановых пакетов куль с родной сестрой примеряемой дублёнки – и уносится прочь.

– Петь, ну чего?

– Да не знаю я. Бери! Нормально!

– Так только ж зашли!

– Так и будешь бродить тут полдня…

– А так, чтобы взять? – это уже к сизорожему.

– Женщина, я и так уже отдаю вам по закупочной цене! Просто потому, что ну ваша же это дублёнка. Сидит как родная! Вы в ней просто… – ищет нужное слово, цокает языком. – Вы в ней просто красавица!

Точно турки. Такая образина только туркам красавица. И этот бряцающий цепями чехол из дохлой коровы эту образину ну никак не украшает. Украсить её ещё больше – просто невозможно. Она гармонична в безобразии своей «красоты». Дополнительным «украшением» она ещё и пыхтит под гнётом этого тулупа. Всё-таки всего лишь октябрь. Всего лишь одесский октябрь.

– Девушка! Заходите к нам! У нас есть на вас! – одной рукой он цепко держит «просто красавицу», другой – делает широкий приглашающий жест.

– Косуха из каракуля.

– Есть!

Всё так же, не выпуская свекольную, пыхтящую «просто красавицу», умудряется достать из кучи что-то, похожее на бархатные зипуны, в которых бродили все сельские бабки Советского Союза.

– Смотрите, какая выделка!

– Если это выделка, то я – Шэрон Стоун.

– Вы – красивее!

«Просто красавица» пытается вывернуться из его крепкого захвата.

– Даже если я красивее Шэрон Стоун – то это не выделка. И не каракуль.

Раздражённо, практически гневно, отпускает многострадальную тётку. Он в азарте. Заставить купить меня это снулое мохнатое нечто – для него дело чести.

– Это не косуха. Не говоря уже о том, что это – не каракуль!

Сама не замечаю, как оказываюсь завёрнута в этот хлам. Ну, капец! «Сироты! Тяжёлое наследие царского режима». Можно в привокзальный переход. С песней «Разлу-у-ука ты-ы-ы, разлука! Чужая сто-о-о-рона-а-а…» Плюшевый медвежонок, не слишком удачно переживший бомбёжку Дрездена. Такой тряпкой любую Шэрон Стоун можно испортить только так. И никто «Оскар» за перевоплощение не даст – вот что обидно.

– Это не косуха, – пытаюсь вывернуться. Но сизая рожа подталкивает меня к зеркалу.

– Вы только полюбуйтесь на себя!

– Да я в шоке!

– Вот и я говорю – красота ж неземная!

– Это не косуха. И не каракуль! – талдычу я упрямо.

– Да как же не каракуль?!