Поэтесса прикипела к жизни грешной парочки. Ей нравилась роль сценариста мексиканского сериала. В стране что-то перестраивалось, лопались какие-то банки, создавались фонды, митинговали толпы – а Х. жила любовью. Правда, чужой. Должность придворного поэта приходилось совмещать еще и с психотерапевтическими сеансами. Однако гонорары ее остались прежними, хотя главные герои сериала сумели элегантно вписаться в рыночную экономику и плакали как богатые – с комфортом.
– Я чувствую, накал чувств ослабевает, – жаловалась Ангелина. – И это понятно: встречи урывками, спешка, оглядка…
Понятливая Х. кропала очередную агитку:
Покуда любовники резвились на Канарах, брошенная поэтесса сидела в трусах под вентилятором и разглядывала потолок.
«Я, как сирена, заманила их на этот остров, а сама осталась с носом. С длинным таким носом, как Сирано де Бержерак. Ростан-то не врал, оказывается. Чувства отдельно, поэты отдельно. И деньги отдельно. Почему, почему у меня, идиотки, язык не поворачивается намекнуть на увеличение гонорара?!
И не такая уж эта Ангелина красавица. Была бы такая уж – стихов бы не писала. То есть я бы не писала. Интересно, какой он из себя, этот Эдуард? Какие у него глаза? Ангелина говорит, страстные. Это, наверное, черные.
Жизнь научила Х. мелкому практицизму. В смысле: думать прежде всего о том, что она с этого будет иметь. Мужчины научили Х. равнодушию к мужчинам. Получить что-либо с мужчин ей никогда не удавалось. Стало быть, следовало переключить внимание на более полезные вещи.
И вдруг практичная поэтесса поймала себя на том, что с интересом разглядывает новых русских, выходящих из дверей офисов и ресторанов. А этот мог бы оказаться Эдуардом? А вон тот? Достоин ли он этой страсти, этих дивных строк?
Вернувшаяся из своего рая Ангелина наемную сирену совершенно ошарашила. Она решила издать книгу! За столько лет накопилось! Вот только присобачить в конце отчетик о Канарах – и в типографию!
В ответ на такую наглость наемница тоже обнаглела и запросила за отчетик сумму в долларах, полученную с обидной легкостью. Поэтический сборник «Десять лет в объятьях Эдуарда» вышел тиражом в сто экземпляров и не остался незамеченным общественностью. По городу поползли слухи. Странно было бы, если бы эхо всеобщей ажитации не достигло ушей мужа Ангелины и, соответственно, жены Эдуарда. На презентацию книжки, куда, кстати, была приглашена и никем не замеченная Х., они пришли порознь, но жуткий скандал закатили сообща.
Поэтесса в своем углу чувствовала себя как в театральной ложе. Браво, браво! Эдуард ей понравился. Особенно то, как он даже не отшатнулся, когда оскорбленная супруга с воплем «Десять лет, брехло! Целых десять лет!» выстрелила ему прямо в физиономию пенным огнетушителем шампанского.
Ангелина с кремовым тортом на лице смотрелась гораздо хуже. Мало того что размазывала розочки по щекам, так еще и непроизвольно облизывалась.
«А ведь на ее месте должна была быть я…» – Х. под шумок выпила одну за другой пару рюмочек коньяку и поспешно удалилась.
После такого эксцесса о сохранении семей не могло быть, понятное дело, и речи. Так что Ангелина, несмотря на размазанные розочки, все равно оказалась в выигрыше. Все десять лет она мечтала видеть Эдуарда на месте законного мужа.
Разводы были тихими (все выкричались на презентации), а свадьба – помпезной. Эдуард произнес вычурную речь, похоже, сочиненную самостоятельно.
– Я люблю тебя, мой ангел, за неземную красоту, я люблю тебя, мой ангел, за многолетнюю верность, но больше всего я люблю тебя за поэтические строки – в них отражается вся твоя возвышенная душа!
В следующий раз Ангелина позвонила своей сирене через три месяца после свадьбы. Поэтесса обрадовалась.
– Опять про любовь?
– Опять!
– Боже мой, – притворно вздохнула Х. – У меня уже истощились все рифмы к слову Эдуард…
– А к Эдуарду не надо! Надо к Евгению! – потупилась клиентка.
– То есть как – к Евгению? А Эдуард?
– Эдуард – муж. А любовь… – Ангелина покровительственно усмехнулась. – Любовь превыше всех барьеров!
Проза жизни
Когда молчанье невтерпеж, пора права качать, и столько рож, и только ложь, и хочется кричать, – не лезь, приятель, на рожон, прислушайся ко мне: представь себе, что ты шпион, шпион в чужой стране…
Начальник вызвал на ковер, волной погнал понты, – молчи, вступать не стоит в спор, ты Штирлиц, Штирлиц ты.