Одежда — церемониальная

Разговор вспыхивает внезапно. Эти дни переполнены политическими событиями: проходят встречи на высоком и высшем уровне, министры иностранных дел колесят с Востока до самого западного Запада и с самого западного Запада до самого Ближнего Востока; появились новые резолюции, письма, декларации…

— Но, господа, разве вы не видите, что наше правительство ведет совершенно последовательную политику по вопросу о Палестине! С самого ноября 1947 года: два независимых государства, Израиль и Палестина; Иерусалим — открытый город. Наш президент тогда сказал…

Я не слышу, что именно сказал его президент в 1947 году, потому что один европейский дипломат не очень вежливо прерывает его:

— Послушайте, дорогой друг, разумеется, ваша позиция в 1947 году была совершенно правильной. И решение ООН было правильным. Но сейчас дело не в том, чтобы копаться в прошлом. Сегодня существует Израиль, он победил в трех войнах, владеет чужими землями, остальная территория — у Иордании и Египта. Иерусалим — открытый город! Вы думаете, что сегодня об этом еще можно говорить? Что поделаешь…

Когда в международной политической жизни нас ставят перед свершившимся фактом, дипломаты зачастую говорят «Что поделаешь» или предлагают проголосовать за резолюцию или послать анкетную комиссию. Голосование проходит гладко, на место высылается анкетная комиссия или даже подразделения «голубых касок». Но «что поделаешь» остается и получает название «состояния баланса», которое содержит в себе известный политический смысл — хотя бы в данный момент войны не будет. А поиски решения будут продолжаться…

— Что поделаешь? Но согласитесь, нам легко говорить. Вы живете за заслоном Альп. Забыли, что такое война. А что делать тем, кому на другой же день после образования Израиля пришлось бежать через пустынные равнины под пулеметными очередями. Итак — до июля следующего года. Израильско-арабская война! Это была не война, а агрессия, разбой, захватничество…

Человек со смуглым лицом, живыми темными глазами и уже посеребренными бакенбардами всегда говорил горячо и, я бы сказал, справедливо. Он также был рожден под солнцем юга, но по вероисповеданию принадлежал к христианской церкви. Нетрудно было догадаться, что ни до Христа, ни до Магомета ему нет абсолютно никакого дела. На своей родине он находился на очень трудной и сложной государственной работе, чреватой бессонными ночами и опасностями, а теперь уже четыре года выполнял обязанности посла в этой стране. Я знал, что большинство европейских коллег внимательно прислушивается к нему, однако снисходительно, с некой сентиментальной терпимостью смотрит на него, когда он начинает один из своих горячих монологов:

— Мир сегодня не таков, каким он был вчера, — продолжает он, — но и не таков, каким должен быть завтра. Сегодня уже существуют международные нормы, которые становятся нравственным долгом, — самоопределение наций, ликвидация расизма, уничтожение тяжелого наследия, которое оставили после себя колониальные режимы. А на Ближнем Востоке? Представьте себе, как живет миллион семьсот тысяч беженцев. И в то же время Рабин заявляет: помимо всего прочего, они решили, что и Газа должна отойти к Израилю. А палестинский народ пусть уж как-нибудь потеснится и устроится на западном берегу Иордана. Но это недопустимо, этого не должно быть…

Кто-то пытается ввести разговор в более спокойное русло. 242-я резолюция ООН… Все-таки это — большой шаг…

— Да, знаю. Однако сейчас популярна политика «малых шагов». Неужели вы не видите, что они ни к чему не ведут? Посредственные компромиссы приносят посредственные результаты…

— Да, — возражают ему, — но вы видите, что решение прошлого года дало право палестинскому народу защищать свои права даже в ООН, и Фарук Кадуми опять выступал с трибуны Генеральной Ассамблеи. Разве это — не шаг? Любое поспешное решение…

— Оставьте! До тех пор, пока есть силы, срывающие решения ООН открыто или тайком, бездомным изгнанникам негде будет приклонить головы. Незачем спешить? Но до каких же пор нужно ждать? Я говорю и о человеческом разуме, и о человеческом сердце…

Мой коллега и друг слегка задыхался. Давали себя знать и годы, и гнев, и жаркая сентябрьская ночь. Сейчас и на его родине лилась кровь. Над нашими головами тихо шуршали вестингаузовские кондиционеры. Наступило неловкое молчание. В этих кругах слова не всегда служат лучшим средством общения, и я старался поймать взгляд моего друга. Потом один из присутствующих заговорил. Я подозреваю, что каждый раз перед тем, как отправиться на прием или обед, он просматривал последние номера журналов, выискивал интересные случаи, политические анекдоты, дипломатические сплетни, а потом пересказывал их, причем предупредительно ссылался на источник. Вот и теперь он несколько неуверенно нарушил молчание.

— Вы читали? Господин президент во время пребывания Садата в США сказал: «Вы, представитель великого Израиля», потом извинился и поправился.

Ничего не вышло. Случай этот был нам известен и оживления не внес.

Он начал снова: