Одиль, не уходи!

Одиль медленно поднялась по ступенькам и вошла в беседку почти над моей головой. По ее шагам я мог не только определить место, где она находится в каждую секунду, но и догадаться о ее чувствах: тревожном ожидании и страхе перед неизвестностью. Она ставила ногу с большой осторожностью и замирала на несколько секунд перед следующим шагом. Я представил себе, как она вытянула руки вперед, словно при игре в жмурки. Но тут шла куда более опасная игра.

— Где вы? — тихо спросила она.

Мне показалось, что ее голос дрожит. Тело, без сомнения, тоже было охвачено дрожью. Ах, как же умело этот мерзавец сумел разбудить в ней самые потаенные чувства, вдохнуть в нее новую жизнь! Он был где-то здесь, в этой абсолютно темной комнате, притаился, затаив дыхание. Когда она окажется возле него, он запустит руки под ее платье, и она рухнет в его объятия с дрожащими ногами и влажным от желания животом. А может быть, она ходила в спальню для того, чтобы сбросить с себя тонкие трусики и отдаться ему мгновенно, после первой же ласки, чтобы одежда не стесняла ее? Эта мысль причинила мне просто физическую боль, я скорчился от невыносимой ревности. И все это происходило в тишине, которую нарушали лишь редкие, неуверенные шаги Одиль и скрип пола под ее ногами.

Ее голос нарушил невыносимую тревогу ее (да и моего тоже) ожидания:

— Так где же вы? Мне почти страшно!

Она дошла до конца комнаты и теперь возвращалась обратно вдоль стены.

— Я признаю, что проиграла. Я даю залог…

Она издала приглушенный крик, шедший из самых потаенных глубин, который тут же перешел в глухой, почти жалобный стон. Должно быть, он схватил ее, когда она проходила мимо, и запустил руки под платье, чтобы сразу добраться до самого интимного места, и теперь я уже не буду единственным мужчиной, который его ласкает.

Мне кажется, в тот момент я был на волоске от того, чтобы выскочить из своего укрытия и избить их обоих. И лучше бы я именно так и поступил. Я испытывал невыносимые мучения, моя голова гудела, как колокол. Я представлял себе руку другого, скользящую по волоскам внизу живота Одиль, ласкающую ее бедра, пытающуюся проникнуть как можно глубже, а до меня доносились обрывки фраз, прерываемые вздохами:

— Нет, не сегодня вечером… Мы же договорились о правилах… Впрочем, вы не сможете…

Это длилось пять или десять секунд, которые показались мне вечностью. Наконец она сделала резкое движение, я услышал несколько шагов, ее шагов. Должно быть, она опомнилась. Вскоре послышался голос Лаборда:

— Успокойтесь. Я совершенно не намерен овладеть вами. Я подожду, пока вы сами себя мне предложите, по собственному желанию. Моя рука оставила убежище под вашим платьем. Больше я вас не трону.

Он подошел к ней.

— Признайтесь, однако, что вам было страшно. Вы боялись и меня, и себя, потому что…

Он засмеялся.

— Обычно женщины ограничиваются тончайшей паутинкой трусиков, а вы надели, как я успел заметить, не меньше трех пар. Чтобы скрыть деликатный рельеф, или чтобы помешать моей руке добраться до вас? И каждая пара плотнее и теснее другой?

Она тоже начала смеяться, но ее смех был явно деланным. Должно быть, она покраснела.

— Это инквизиция! Я пожалуюсь мужу…

— Ба! Он отныне так мало значит…

Мои ногти непроизвольно глубоко впились в ладони.

— Признайтесь, что ощущения, которые вы испытали сегодня вечером, очень приятны и неожиданны. Я здесь, притаившись, ждал, когда вы окажетесь рядом со мной. Вы приближаетесь, ваши нервы напряжены, вы почти готовы закричать. Вдруг мои руки протянулись к вам, вы стиснули ноги, но было уже поздно. Я уже проник туда, куда хотел. Начнем снова?

На сей раз ей удалось замаскировать свое волнение насмешкой:

— Найдите мне лучше этот единственный в комнате стул. У меня ноги подкашиваются. Ну и воображение у вас!

— Это упрек?

— Нет, раз я все еще здесь. Видите, я говорю совершенно безумные вещи. Вы знаете, что лишили моего мужа развлечения? Мы собирались в кино…

— И тут позвонил я. Вы сожалеете об этом?

Она уклонилась от ответа.

— Я сказала ему, что вы звонили по поводу бриджа, и что я пригласила вас на завтра…

— Это помешает нам возобновить все завтра вечером. Жаль!

— Я же не могу ссылаться каждый вечер на мигрень, чтобы никуда с ним не ходить и добиваться одиноких прогулок в парке. Впрочем, я подумаю, прежде чем что-то возобновлять.

— Угрызения совести?

— Возможно.

— Простите. Обычно угрызения совести бывают после.

— Договоримся сразу, что я не такая, как другие, потому что у меня они — до.

Она сделалась серьезной.

— И подумать только, что у нас нет даже такого оправдания, как любовь! Мы не любим друг друга, вы сами много раз мне это говорили. Вы меня не любите, я тоже вас не люблю. Тогда все это только ради того, чтобы…

Я должен был напрячь слух, таким тихим стал ее голос.

— Я не узнаю себя. Все, что я думала об этом раньше, рухнуло. Я никогда не подумала бы, читая ваше первое письмо, что приду к этому так быстро.

Она сделала попытку засмеяться.

— Должно быть, во мне есть другая женщина. И это именно она пришла сюда сегодня вечером.